Иван Болотников Кн.2 - Валерий Замыслов

Позвал в подклет Евстигнея. Купец перепугался, сокрушенно повалился на лавку.

— Без ножа зарезал, Ерофеич! Доброе имя мое на всю Москву ославил. В доме купца Пронькина душегубство!

Да как же мне ныне торговлишкой промышлять, как людям в глаза смотреть?! Беда-то какая, царица небесная! Да меня за душегубство в Разбойный приказ притянут.

— Буде скулить! — прикрикнул Мамон. — Женку никто из твоих людишек не видел?

— Кажись, бог миловал.

— Тогда и скулить неча. Ночью закопаем — и вся недолга.

Давыдка появился у Мамона после Николы зимнего. Лицо в синяках и кровоподтеках. Поведал: Болотников поверил, но тотчас за Василисой и Никиткой не пошел. Молвил, что явится к ним не крадучим вором, а победителем Москвы. В Москве-де и встреча будет.

— Высоко хотел взлететь, да рожей оземь… Сам-то где шатался?

— Едва богу душу не отдал, — заохал Давыдка. — Глянь, что со мной содеяли. Я было вспять на Москву, да ночью на ратных людей Шуйского напоролся. За лазутчика меня приняли. Избили до полусмерти, живого места нет. Довезли до сельца, что под Даниловым монастырем, в избе связали и в чулан кинули. Утром-де в Москву на пытку отвезем. Этой же ночью шум заслышал. Дворяне спешно со двора съехали. А тут вскоре и битва грянула. В чулан мужик явился, развязал меня. А я закоченел весь, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Мекал, сдохну. Да, слава богу, мужик добрый оказался. Корец бражки поднес и на печь меня. Так, почитай, неделю и отлеживался.

— Баишь, поверил Ивашка… А не хитришь, не вступил ли с Ивашкой в сговор?

— Да ты что? Побойся бога, на кресте поклянусь!

— Буде! Крест ныне всяко слюнявят. Извертелись людишки.

— Да как же Болотников мог усомниться, коль свою же ладанку признал?

— Ну-ну… В избу бабки Фетиньи боле не ходи. Никитка у меня в подполье. Так-то надежней.

— А женка?

— О женке забудь. Ныне она в райском саду наливные яблочки вкушает, хе.

— Неуж порешил? — перекрестился Давыдка.

— Пришлось. Горда была… кобылица, — последнее слово молвил смачно, похотливо и Давыдка понял, что Багрей надругался над женкой.

— Зря ты… А как же теперь выкуп? Болотников без Василисы и полушки не отвалит. Что, как прознает?

— Не прознает. Евстигнею легче на плаху пойти, чем языком трепануть… Ты вот что. В дом никого не впущай. Ивашкино же отродье, коль орать начнет, угомони. Двинь по рылу — умолкнет. А я на Яузу мужиков голубить.

Мамон ушел, а Давыдка долго молчаливо сидел на лавке. За оконцем уньщо стонал резвый морозный ветер, кидая на слюду вязкий лохматый снег.

Под полом глухо звякнула цепь. Давыдка откинул западню лаза, взял свечу, спустился по лесенке вниз. Никитка лежал на охапке сена. На нем меховой полушубок и лисья шапка, лицо бледное, осунувшееся.

— Здорово, парень.

Никитка не отозвался, недобрыми глазами глянул на Давыдку.

«Похож на отца. И нос, и рот, и глаза батькины. Похож!»

— Поди, оголодал?

Никитка молчал. Давыдка, кряхтя, полез наверх. Вскоре спустился с миской горячих щей, ломтем хлеба и ковшом медовухи. — Поснедай, парень. Медовухи испей для сугреву. Никитка отроду хмельного в рот не брал, но тут выпил: мучила жажда. Выпил и принялся за варево, ел жадно и торопко.

— Знать и впрямь оголодал. Да ты не спеши, парень, еще принесу.

— Зачем похитили и на цепь посадили?

— Зачем?.. Аль те не сказывал Малюта? Нет… А ты потерпи, потерпи, парень. Мекаю, сидеть те в неволе недолго.

Накормив узника, Давыдка завалился на полати. Хотел соснуть, забыться, но сон не морил, в голову лезли неспокойные мысли. Багрей что-то заподозрил. Хитрющий! Насквозь видит. «Не вступил ли с Ивашкой в сговор?» Надо же какой собачий нюх… Нет, не вступил, не вступил, Багрей. Одно худо — имя твое спьяну брякнул. И откуда было знать, что Болотникову имя Багрея знакомо. Дернул же черт за язык!.. Пошел на Москву с людьми Болотникова. Думал, не отвертеться, да бог помог. Шли ночью леском, удалось в чащу сигануть. Не сыскали, темь, хоть глаз выколи. Все бы слава богу, но когда к дороге выбрался, на царских служилых напоролся. Ох, и избили же, черти! Едва жив остался. Но как ныне по Москве ходить?

У Болотникова лазутчиков пруд пруди, никак и нож припасли. Ходи теперь и оглядывайся. Не Багрей, так люди Болотникова прикончат. За околицей послышался чей-то громкий выкрик:

— Митька! Айда на Яузу! Глянем, как воров казнят.

Давыдка крикуна узнал, то был сын известного на Москве купца Гостиной сотни.

«Так вот зачем Багрей на Яузу ушел. Надо бы глянуть».

Сполз с полатей, оделся, запер избу и подался на Яузу. К реке вели сотни пленных болотниковцев — связанных, в одном исподнем.

— Да куда ж их нагих и босых, господи! — в страхе запричитала одна из старушек.

— В экий-то мороз! — вторила другая. — Аль нелюди? Помоги им, свята Богородица.

Посреди Яузы дымилась огромная черная прорубь. Вокруг толпились стрельцы с дубинами; были шумны, сыпали бранными словами.

«Да они ж на подгуле, — подумал Давыдка. — Теперь им и черт не страшен. Знать, Шуйский велел напоить».

К проруби подвели пленных, поставили в ряд. Подле стрельцов прохаживался Багрей с кистенем. (С таким кистеньком он на разбой ходил).

— Ну что, ребятушки, не пора ли разгуляться-потешиться?

— Пора, Малюта! — пьяно качнулся стрелецкий сотник. — Давно пора этих сволочей прикончить.

Багрей ступил к повольнику, подтолкнул к проруби.

— Помолись перед смертью, Ивашкин подручник… Помолись, собака!

— Сам собака! — зло отозвался повольник. — Не забудет тебя Иван Исаевич. Не ходить тебе, кату, по белу свету.

Багрей ощерился и шмякнул кистенем повольника по голове.

— Гуляй, служилые!

Стрельцы замахали дубинами. Повольники с размозженными черепами валились в прорубь.

«Будто быков убивают, — охнул Давыдка. — А Багрей-то как лютует. Жуть, господи!»

Всего навидался на своем веку Давыдка, ко всему, казалось, привык, но тут взяла его оторопь. Боже, владыка всемогущий, да можно ли так людей побивать!

Стоны, крики, глухие удары дубин. Снег почернел от крови. А мужиков все ведут и ведут, ведут к прорубям. Их сотни, тысячи! Да есть ли ты на свете, господи?! Как допустил, как дозволил такую страшную казнь? (В сечах под Москвой было захвачено в плен около двадцати тысяч мужиков и холопов. Царю не хватило темниц и он отослал болотниковцев в Псков и Новгород. Приказал: воров не щадить, всех до единого «посадить в воду». Новгородские стрельцы кидали повольников в реку Волхов до самой весны.)

Стемнело, на звонницах ударили к вечерне, но казнь продолжалась.

Давыдка побрел в избу. Всю дорогу перед его глазами мелькали руки Багрея — беспощадные, истязующие, забрызганные кровью.

В избе, оплывая воском, догорала свеча в медном шандане. Давыдка снял заснеженный полушубок, глянул на киот с неугасимой лампадкой и обомлел: Богородица держала на руках не младенца Иисуса, а черта. Шевелились рога.

Сотворил крестное знамение. Сгинь, сгинь, нечистый!.. Не сгинул. Сидит на коленях Богородицы и рогами шевелит. Сгинь, сгинь, черная сила! Чего ж Богородица терпит? Господи, да у нее и руки в крови!.. Нет, надо бежать, спасаться из этого дьявольского дома, коего Христос покинул. Жутко тут!

Давыдка попятился к двери; страшась глядеть на киот, закрыл глаза. А черный усатый тараканище, насидевшись на голове младенца, пополз к лику Богоматери.

Бежать, бежать, стучало в голове Давыдки. Багрей и впрямь дьявол, в крови плавает. Жить с ним — ходить у нечистого в подручниках. Хватит! Уж лучше с сумой побираться, чем дьяволу-кату служить. Деньгой все равно не пожалует. Пожалует ножом в горло, этого всего скорей жди. Уж коль кого заподозрит, тому не жить. Наверняка заподозрил. Вот и о Никитке ничего не сказал. Покумекаю-де. А сам небось давно покумекал. Выходит, доверять перестал… Убьет, ей-богу, убьет! Да и зачем ему при себе такого опасного работника держать? Он, Давыдка, единственный на Москве человек, кто ведает, что за кат пришел в Пыточную. Вякни кому о разбойнике Багрее — и нет раба божьего… Бежать! А куда? В леса дремучие? Кистенек в руку — и на купчишек. Дело привычное. Полтины и рублики в мошну потекут… А ежели другим путем деньгой разжиться? Есть такой путь. Правда, рисковый, но без риска дела не бывает. Авось и выгорит.

Давыдка поднял западню и спустился к узнику.

Глава 3

Путивль

Князь Андрей Телятевский пошел на Путивль после побед Болотникова над Дмитрием Шуйским и Данилой Мезецким.

Пора, думал он. Отсиживаться в Чернигове больше нельзя. Горожане целовали крест царю Дмитрию, собрали пятитысячное войско и надумали выступить к Калуге. Молвили:

— Пойдем к Большому воеводе Ивану Болотникову.