Пастырь добрый - Попова Александровна

— Вы смотрите на внешнее, видите глазами человеческими и разумом человеческим, греховным и неочищенным, отчего не способны понять мудрость Того, Кто выше человеческого, ибо — quod stultum est Dei, sapientius est hominibus[171]. Таким, как вы, майстер Гессе, сказано было — «sed dicet aliquis quomodo resurgunt mortui quali autem corpore veniunt, insipiens tu quod seminas non vivificatur nisi prius moriatur, et quod seminas non corpus quod futurum est seminas sed nudum granum ut puta tritici aut alicuius ceterorum, Deus autem dat illi corpus sicut voluit et unicuique seminum proprium corpus, non omnis caro eadem caro[172]»!

— Вот только эта плоть — вовсе не плоть, — ожесточенно возразил Бруно. — Это мерзость пред лицом Господа, поношение всяческой мысли о созданной Им природе. Это твои измышления — твои и этой дряни, что правит тобой, но с замыслом Создателя ваши уродцы не имеют ничего общего!

— Вам обоим мало того, что вы уже слышали? — и в самом деле возвысил голос чародей. — Словами самого Господа я говорил к вам — и вы остались глухи? Вспомните же, как говорил сам Христос! «Ignem veni mittere in terram et quid volo si accendatur. Baptisma autem habeo baptizari et quomodo coartor usque dum perficiatur[173]». «Ipse vos baptizabit in Spiritu Sancto et igni[174]» — так сказал о Нем Креститель!

— Вызвать бы обоих в Друденхаус, — заметил Курт. — Для беседы. Чтоб за словами следили.

— Пламя, очищающее грехи людские, — продолжал Бернхард напористо, — новое крещение, Дух Господень, огонь — вот о чем говорил Господь, вот что должны были услышать имеющие слух!

— Знакомые речи, — выговорил он хмуро. — Знакомое безумство. Я уже слышал подобное. Вот только Каспару хватило ума осознать и откровенности признать свою языческую сущность, и он не прикрывался словами из Писаний.

— Вам и того мало? Et apparuerunt illis dispertitae linguae tamquam ignis seditque supra singulos eorum et repleti sunt omnes Spiritu Sancto[175] — так сказано о святых апостолах, и куда вам яснее указания?

— Господи… — выдохнул Курт обессилено, ощутив вдруг смертельную усталость; вытянувшееся тело болело от макушки до самой последней жилки в ногах, руки в плечах, казалось, вот-вот переломятся, точно сухие ветви, а правый локоть словно кипел в наполненном маслом котле; наверняка вывих… — Сам не понимаю, к чему я с тобой спорю. Это не имеет смысла — ты не слышишь не только меня, но и собственного разума, если вообще его отголоски еще остались в тебе. И не понимаю, чего ради споришь с нами ты. Мы, сжигая твоих приятелей, читаем нравоучения, чтобы народ услышал — пускай задумаются; но твои мертвецы и на это не способны, ни думать, ни говорить. Так для чего это делаешь ты? Для кого? Нам обоим конец; не все ли тебе равно, что мы думаем о тебе?

— Именно потому, майстер Гессе, — сбавил голос Бернхард. — И вы не правы; если вы прислушаетесь, вы услышите, как они говорят с вами — если вы позволите себе услышать. Если перестанете отталкивать от себя истину, которая готова открыться вам… — он умолк на миг, и Курт зажмурился, чтобы не слышать бессловесного шепота, не смолкающего ни на миг во все время их беседы и вдруг зазвучавшего громче, настойчивее, внятнее. — Ведь вы слышите, верно?.. Вы услышите их мысли, если позволите себе принять Слово.

— Какого черта… — вдруг проронил Бруно со смесью ожесточения, растерянности и испуга, и Курт вскинул голову, глядя туда, куда был устремлен взгляд подопечного — на хорошо различимую с высоты обгорелых перекладин невысокую фигуру человека, медленно движущуюся к двум крестам напротив распахнутых дверей церкви.

Это был человек, настоящий человек — он шел в окружении серых фигур, не глядя на своих провожатых, не замедляя шага и не делая попыток бежать; издалека пришелец казался точной копией стоящего у подножия крестов человека, так же облаченный в священнические одежды, и еще до того, как стало возможным различить лицо, Курт понял, что отец Юрген не внял совету держаться от мертвой деревни подальше.

— О, Господи… — повторил он, невольно рванувшись, и дымчатые плети сжались, едва не раздирая мышцы. — Хоть этого оставь в покое, скотина! — прикрикнул он зло, плохо видя благостно-возвышенное лицо внизу из-за пронзающей голову боли. — Старый дурак сам не знал, куда поперся, отпусти его! Он не опасен, о тебе ничего не знает, какой тебе толк в его смерти!

— Вы так ничего и не поняли, — вздохнул Бернхард с ненаигранным сожалением. — Вы по-прежнему полагаете, что я просто желаю избавиться от вас, как банальный преступник?

— «Устранить следователя, обладающего устойчивостью к воздействиям на разум и чрезмерной догадливостью» — это, по-твоему, означает что-то иное?.. Отпусти старика, он даже не скажет, что и где видел, если еще немного припугнуть!

— Я ожидал троих, — ответил чародей с улыбкой. — Майстер Ланц не дошел, и хотя я не возлагал на его появление слишком больших надежд — его место пустует. Священник, служитель Господа — кто лучше смог бы заменить его? Посему — да, майстер Гессе, вы правы, он сам не знал, куда идет и зачем, это Господь привел его сюда.

— Что ты еще замыслил, больной ублюдок? — выдавил подопечный осипло; призрачно-серые щупальца, пропалив полотно одежды под собою, при последней попытке вырваться втиснулись в тело, и на то, как краснеет под ними обожженная кожа, Курт старался не смотреть, начиная ощущать мнимую боль в кистях при виде широких красных полос. — Какую еще гнусность желает выкинуть твой воображаемый Бог?

— Я не держу зла ни за те слова, что вы прилагаете ко мне, ни даже за те, каковыми вы оскорбляете Господа — ибо вы воистину не ведаете, ни что говорите, ни что делаете. Вы всё вскоре поймете сами. Я пытался подготовить вашу душу и ваш разум, дабы вы приняли грядущее должным образом, зная и понимая; вот вам ответ, майстер Гессе, для чего и для кого я говорил столь долго и настоятельно. Я желал, чтобы ваши глаза открылись перед встречей с Господом…

— Глаза, — не удержался Курт, хотя говорить было уже трудно из-за давящих на горло сухожилий, — что характерно, перед встречей с Ним обыкновенно закрываются.

— А вот святой отец настроен более серьезно, — заметил Бернхард, отвернувшись от них и поворотясь к священнику, уже шагнувшему в коридор из пепельных тел; лицо отца Юргена было мало отличимо по цвету от лиц окружавших его — такое же серое, только глаза горели не черным углем, а смешением запредельного ужаса пополам с упрямой решимостью. — И не похоже на то, что он стал бы молчать об увиденном, согласись я отпустить его… Ведь и вы — не надеялись, что выйдете живым отсюда, святой отец? — уточнил он, когда тот остановился в нескольких шагах.

— Разумеется, нет, — тихо отозвался отец Юрген, не глядя на своих конвоиров и на скопище мертвого праха вокруг, смотрящего на него сотнями черных прорех вместо глаз, и Курт, не сдержавшись, прошипел:

— Тогда какая нелегкая вас сюда принесла?! Сказано же было — сидеть на месте! Для чего вы сюда притащились — подохнуть с нами заодно?!

— Bonus pastor animam suam dat pro ovibus[176], брат Игнациус, — все так же чуть слышно произнес тот, и Курт застонал, зажмурившись.

— О, Бог ты мой, — выдавил он тоскливо, — пастырей расплодилось — плюнуть некуда… Вы нам не духовник, вы в Конгрегации не служите, и это — не ваше собачье дело!..

— Это его дело, — одобрительно возразил Бернхард, глядя на пришельца с братской нежностью. — Quia ipse est Deus noster et nos populus pascuae eius et grex manus eius[177]; и для истинного пастыря не имеет значения, к какому двору принадлежат овцы, нуждающиеся в попечительстве.

— Грех лежит на душе всего нашего рода, — по-прежнему не глядя вокруг и не повышая голоса, сказал отец Юрген, подняв глаза к возвышающимся над ним почернелым крестам. — Iniquitas patrum in filiis ac nepotibus in tertiam et quartam progeniem[178], так сказано. Мой дед пренебрег священническим долгом, участвовал в грехе и покрыл грех, попустил злодейству; я не могу повторить его путь и тем умножить зло в людском мире и грех в нашем семействе. Готовясь переступить порог жизни, я не хочу думать, как он, о том, что за мною остался неразрешенный грех, и моей душе есть чего стыдиться, кроме провинностей молодости и неразумия.

— Вы совершили глупость, святой отец, — проронил Бруно негромко, и тот тихо улыбнулся, коротко качнув головой:

— Нет, я внял слову Господа. А Господь сказал, что я должен исполнить пастырский долг, каким бы тяжким он ни оказался.

— Господи, — не сдержался Курт, — да вы оба не в себе; обоих в соседние кельи в доме призрения для умалишенных…

— Nos stulti propter Christum vos autem[179], — откликнулся Бернхард, и серые щупальца за его спиною упоенно содрогнулись. — Animalis autem homo non percipit ea quae sunt Spiritus Dei stultitia est enim illi et non potest intellegere quia spiritaliter examinatur[180]; это в полной мере о вас, майстер Гессе. Ваша душа тверда, однако дух ваш — вдали от Господа, ибо разум мешает принимать должное. Святой отец не обременен разумными догмами, его направило чувство, чувство нераздельности со Христом, и пусть он не постигнул еще истины в полной мере, он близок к ней, ближе, чем вы.