Скобелев, или Есть только миг… - Борис Васильев

— Какие там идеи, — вздохнул бывший адъютант, невесело усмехнувшись. — Я — соглядатай, а не офицер. Не гожусь я для этих дел, Михаил Дмитриевич. Не гожусь.

— Еще как годишься, — не отрываясь от записей, сказал Скобелев. — Цены ты себе не знаешь…

— Знаю, — упрямо продолжал бывший капитан. — Врать да придирчивого купца изображать — вот и вся теперь моя цена.

Скобелев ничего не сказал, продолжая что-то лихорадочно записывать. Млынов посмотрел на него, спросил неожиданно:

— Пьете много?

— Что было, то было, — генерал захлопнул книжку, спрятал во внутренний карман мундира. — Батюшка мой помер.

Млынов медленно поднялся, перекрестился.

— Вечная память Дмитрию Ивановичу…

— Макгахан помер, — жестко продолжал свой мартиролог Скобелев. — Князь Сергей Насекин пулю себе в голову пустил. Тебя, друга ближайшего, от меня отрезали. По живому полоснули, Млынов, по живому… И один я теперь, как перст. Даже матушка в Болгарии.

— Ох, Михаил Дмитриевич…

— Ох, Млынов. По мне бьют, прямой наводкой бьют. А я устоять должен, вопреки им — устоять! И разгромить текинцев. Сказочно разгромить!..

— Так и будет.

— Если ты поможешь. Много уже помог, но еще помоги, очень тебя прошу. Я должен триумфатором в Санкт-Петербург вернуться. Триумфатором! Тогда и тебя отхлопочу. И мундир тебе вернут, и следующее офицерское звание пожалуют, и я тебе лично такой орден вручу, чтобы дети твои дворянами писались до скончания рода твоего. Только помоги мне, Млынов.

Таким бывший адъютант никогда еще не видел своего бывшего начальника. Скобелев говорил с такой искренней горячностью, с таким пафосом и мольбой одновременно, что Млынов впервые понял: Михаил Дмитриевич и впрямь видит в нем последнего человека, которому можно доверять безоглядно. Видит последнего друга в создавшемся вокруг него одиночестве, и поэтому первым протянул генералу руку. Впервые за всю совместную службу.

— Спасибо тебе, друг мой, — Скобелев крепко сжал протянутую ладонь. — Безмерно благодарен тебе. Безмерно!..

4

27-го мая полковник Гродеков, не дожидаясь, когда прибудут обещанные войска с Кавказа, выступил из Дуз-Олума в направлении Ходжа-Кала. С шестью ротами, двумя казачьими сотнями, четырьмя орудиями и ракетной командой при двух станках. Это было все, что он смог наскрести по всем своим сусекам.

— Достаточно, — сказал Михаил Дмитриевич, когда начальник штаба доложил ему о наличии собранных для рекогносцировки войск. — Приплюсуйте сюда собственное хладнокровие и — с Богом, Николай Иванович.

Гродеков рассчитывал как минимум на совет опытного полководца, но Скобелеву было не до советов. Он вдруг занялся строевой муштрой пехоты, упорно добиваясь парадной слаженности шеренг при самых немыслимых перестроениях. Действий своих он никому не объяснял, со стороны это выглядело чудачеством, офицеры острили напропалую, а солдаты уже начали угрюмо ворчать. Жара стояла несусветная, а знаменитый генерал, на которого все так надеялись, гонял их по пыльному плацу в полном боевом снаряжении.

Под Ходжа-Кала текинцы сопротивлялись недолго и без особого рвения. Гродеков легко отбил их конную атаку артиллерийским огнем, после чего они вскоре и отошли. Преследовать полковник их не стал — казаков-то под рукой имелось всего две сотни — и, оставив пехоту с артиллерией в захваченном селении с категорическим приказом удерживать его во что бы то ни стало, отошел к основным силам.

— Как сопротивлялись? — спросил Скобелев, когда начальник штаба доложил об успешно проведенной операции.

— Сопротивлялись, но… — Гродеков явно подыскивал некое оценочное слово.

— Чувства, чувства ваши меня интересуют, — сказал Михаил Дмитриевич. — Военная характеристика мне не нужна. Как, с вашей точки зрения, сопротивлялся противник?

— Неубедительно, Михаил Дмитриевич.

— Неубедительно, — повторил Скобелев. — Отличное нашли определение. Неубедительно сражаются, значит, не очень-то верят, Николай Иванович. Ни в смысл сопротивления, ни даже в смысл собственного восстания.

— Да, такое у меня чувство.

— Тогда давайте вместе строевой подготовкой заниматься, — подумав, решил генерал. — Их неубедительности противопоставим убедительную дисциплину своих войск, Николай Иванович. Через два месяца, никак не позже.

— Помилуйте, Михаил Дмитриевич, какая строевая при этакой-то жаре! — с неудовольствием сказал Гродеков. — Давно, признаться, собирался сказать вам. Солдаты ворчат, офицеры иронизируют: дескать, к победному параду генерал загодя готовится.

— Не объяснил своевременно, моя вина, — согласился Скобелев. — А как мы во время Хивинской кампании от конных атак отстреливались, помните?

— Плутонгами. Первая полурота — с колена, вторая — стоя. Пока одни стреляют, вторые перезаряжают. Эффективно.

— Эффективно? Не согласен. Я, случалось, и тремя линиями отстреливался: первая — лежа, вторая — с колена, третья — стоя. А что толку-то? Ну, атаку сдерживали, пока помощь не подходила. Так ведь, Николай Иванович? Так. А если помощи ждать неоткуда, тогда как отстреливаться?

Полковник промолчал, соображая.

— Тогда надо не отстреливаться, помощи ожидая, а громить нападающих, как то, случалось, делал Наполеон, когда еще был простым генералом Бонапартом. Тулон вспомните.

— Пушками?

— Совершенно верно, пушками, — убежденно сказал Михаил Дмитриевич. — И не отстреливаться от атакующей конницы, а громить ее. Прятать за спинами солдат орудия на картечи до поры до времени. А пора пришла — команда. Солдаты раздвинули строй, дали орудиям сектор обстрела и — картечный залп по конной лаве! И что будет тогда со всеми этими гикающими всадниками, Николай Иванович?

— Захлебнется атака.

— Кони разбегутся, они у текинцев к артиллерийскому огню не приучены.

— Но это требует особой слаженности пехоты и артиллерии, Михаил Дмитриевич. Совершенно особой!

— Вот потому-то я их по жаре и гоняю. И до тех пор гонять буду, пока они механизмами не станут. Здесь мне инициатива не нужна, здесь мне шагистика нужна до полного автоматизма. Вот что мы должны противопоставить двадцатипятитысячной кавалерии противника. Дисциплину, доведенную до автоматизма. Иного, как говорится, не дано. И вы мне в этом поможете, но — никому ни слова: здесь текинских ушей хватает, а нам удивить их надо. Удивить, Николай Иванович. Удивление — первый шаг к победе.

— Вот теперь я все понял, Михаил Дмитриевич, — улыбнулся Гродеков. — А то… Ну, согласитесь, странно. Приехал знаменитый боевой генерал, которого тут ожидают, как спасителя и защитника, и вдруг — сплошная плац-муштра. И что же солдат думает? А солдат думает, что Белый генерал малость того. Пардон, сбрендил Белый генерал, Михаил Дмитриевич, вот как солдат думает.