Мой испорченный рай - Дж. Б. Солсбери

многолюдно, мы далеко не одни, и у меня возникает ощущение, что он считает это место не лучшим для разговора.

Ну и хрен с ним. Я не двигаюсь.

— Что попытаться? Наплести еще больше лжи? Не трать время. Я не поверю…

— Я никогда не лгал тебе. — Эти красивые, темные глаза смотрят в мои.

У меня болит шея от того, что я оглядываюсь на него, поэтому поворачиваюсь лицом к воде. Я чувствую, как парень движется позади меня, а затем улавливаю его шлепанцы периферийным зрением.

Он садится рядом со мной, но не настолько близко, чтобы я почувствовала необходимость отодвинуться. Сгибает колени и опирается на них предплечьями.

— Я думал, что если скажу тебе, то потеряю тебя.

— Да, что ж, прости меня за то, что я не захотела бы трахаться с убийцей, — говорю я.

Выражение его лица мрачнеет.

— Твое место в тюрьме. — Эти слова вызывают боль в моей груди, и мне хочется вырвать свое глупое сердце за то, что я чувствую к нему что-то, кроме ненависти.

Матео срывает с головы кепку и проводит рукой по темным волосам. Костяшки его пальцев в синяках, ранах и распухли.

— Что случилось с твоими руками? — Они не выглядели так прошлой ночью. — Пробил стену или что-то в этом роде? — говорю я жестоким, дразнящим тоном.

Он снова надевает бейсболку.

— Или что-то в этом роде.

Я беззлобно смеюсь.

— Мужчины. А говорят, женщины — эмоциональные. Надеюсь, все эти разрушения успокоили твою хрупкую мужественность.

Он прочищает горло и ерзает на месте, как будто готовится уйти.

— Я зря трачу время, — говорит он тихо, словно разговаривая сам с собой.

— Ага. — Мне хочется швырнуть песком ему в лицо, но я слишком занята тем, что снова вытираю свои глупые вытекающие слезы.

Он наблюдает за мной, и когда я встречаюсь в ним взглядом, на его лице безымянная эмоция. Печаль? Нежелание, может быть?

— Что бы ты ни думала обо мне, я хочу, чтобы ты знала: быть с тобой — это лучшее, что случилось со мной за… ну… может быть, за всю мою жизнь.

Дерьмовый ответ вертеться на кончике моего языка, но я не могу протолкнуть оскорбление через горло.

— У меня много сожалений в этой жизни, Элси. Ты никогда не будешь одним из них.

— Ты сожалеешь об убийстве Эштона? Жалеешь о боли, которую причинил его семье? — Я перестала вытирать слезы, так как они приходят слишком быстро, чтобы за ними угнаться.

Он смотрит на песок у своих ног и кивает.

— Каждый день.

У меня дыхание перехватывает в горле. Он все еще не отрицает этого. Боже, меня сейчас стошнит.

Я обхватываю себя руками, вспоминая все те времена, когда мы были одни, как сильно я ему доверяла. Как безопасно я себя чувствовала с ним. Глупая, Элси.

— Человек, который пятнадцать раз ударил мою маму ножом, гниет в камере в ожидании смертельной инъекции. — С напряженной челюстью и заплаканным лицом я смотрю на него. — Там и твое место.

Матео кивает, затем встает. Я щурюсь на солнце, когда смотрю на него.

Свет позади него отбрасывает на него тень.

Позже я пожалею, что не стояла рядом с ним и не могла разглядеть мельчайшие детали его лица — густые изогнутые ресницы, крошечную впадинку на подбородке, пыльно-розовый цвет губ. Это те вещи, которые я забуду и хотела бы, чтобы у меня были лучшие воспоминания.

— Прощай, Элси.

Я не могу заставить себя говорить.

Пока он не уходит.

Я смотрю на горизонт. Смех и шум разговоров на переполненном пляже заглушают звук моего последнего:

— Прощай, Матео.

ГЛАВА 26

«Когда слова теряют ясность, я сосредотачиваюсь на фотографиях».

— Энсел Адамс

— Affrettarsi, Elsie!35

Я вздыхаю от нетерпения в голосе Томаса.

— Иду! — Даю себе еще минуту. Вид с вершины утеса на разноцветные домики пятивекового старинного городка Вернацца на итальянской Ривьере не похож ни на что, что я когда-либо видела, и я хочу сделать еще пару снимков.

Череда злобных итальянских ругательств заставляет меня закатить глаза. Может быть, я не полностью овладела языком за время пребывания в Италии, но ругательные слова понимаю не хуже любого местного жителя.

Я поворачиваюсь и хватаю то, что осталось от оборудования после нашей съемки.

— Остынь, Томми. Мы вернемся до темноты.

— Почему тебе так трудно произносить Tomás? — спрашивает он по-английски с сильным акцентом, сопровождая это фирменным жестом — собранных вместе пальцев, обращенных кверху. — Fottuta Americana36.

— Lavati dai coglioni! — Я тоже использую жест пальцами, когда говорю ему отвалить.

Он смеется и передает мне последнюю сумку, чтобы я взвалила ее на плечи, как вьючный мул.

— Лучше в другой раз.

Томас помогает мне с итальянским, и я отвечаю ему взаимностью, разговаривая с ним в основном по-английски.

— Ты получил ответ от Кальвина насчет завтрашнего дня? — спрашиваю я, когда мы возвращаемся к фургону, который по американским меркам размером с мини-кроссовер.

— Non ancora. — Он поправляет свои шикарные солнцезащитные очки итальянской марки. — Non ha mai perso l'occasione de bere alcolici. Sono sicuro che si unirá a noi37.

Я прикусываю губу.

— Думаю, это… да?

Он усмехается.

— Достаточно близко.

Томас — потрясающий фотограф, и мы с ним сразу же подружились. Его парень Кальвин — французский визажист, и они вдвоем помогли мне освоиться в миланской культуре.

Наверное, мне стоит рассказать все с начала.

Мое портфолио было недостаточно сильным, чтобы выиграть стажировку у Леона Фабри. Но я не позволила этому помешать мне приехать в Италию

Хелена Д'Андре, которая работает с мистером Фабри, была впечатлена моей заявкой, но претендент с большим опытом получил желанное место. Я была готова умолять, поэтому спросила Хелену, возможно, сквозь слезы, знает ли она о