Александр II - А. Сахаров (редактор)

– Но, Афиноген Ильич, Порфирий тоже ничего не пишет про Плевну, а он виделся и с Жеребковым, и с Фроловым после блестящего дела лейб-казаков под Ловчей.

– Порфирий! Много мой Порфирий понимает в военном деле.

Генерал яростно захлопал палкой по карте. Ловягин со страхом смотрел: вот-вот пробьёт карту насквозь.

– Где Осман-паша? С целой армией! Они батальонами Константинополь брать хотят… Войск нет, а вперёд, вперёд, вперёд!! Какие, подумаешь, Суворовы нашлись! Заб-были наполеоновское правило…

И с тою блестящею отчётливостью, с какою говорили по-французски светские люди николаевского времени, Афиноген Ильич сказал:

– Les gros bataillons ont toujours raison![189] Войска подвезти надо… Дополнительную мобилизацию сделать. На Плевну эту самую три, пять корпусов поставить… Заслониться от неё надо. Это поважнее Рущука будет. Гляди, где шоссе-то идут. Как ахнет Осман-паша прямо на Систово на мосты, почище петровского Прута будет катастрофа[190]. Два моста навели, и рады. Двадцать мостов там нужны. Академики! Вы увидите, графиня, помянут они эту самую маленькую деревушку. А Осман-паша уже в тылу наших…

Афиноген Ильич, постепенно успокаиваясь, вернулся в своё кресло.

– Ну, читайте дальше, графиня, что там ещё мой пишет.

– Пишет Порфирий, как тяжело было ему второй раз в Ловче. Болгары, первый раз так сердечно, радостно принимавшие их, во второй раз волками смотрели, и один старик сказал: «Помните, русы, вода с берегов сбегает, а песок остаётся…»

– Хорошо сказал, – пробурчал Афиноген Ильич и, постукивая палкой и исподлобья смотря на Ловягина, добавил: – Можно только тогда идти вперёд, когда уверен, что назад не пойдёшь. Стратеги! Войска-то ничего – схлынут, а каково жителям, что как песок останутся! Плевна… Прут… Позор… Всё проклятые названия… Плевна!

XVIII

Эти жаркие дни второй половины июля Скобелев провёл под Плевной в большом болгарском селении Боготе. Русская армия остановилась в своём движении на Балканы и точно замерла в ожидании чего-то крупного.

Государь жил при армии, деля с нею все походные невзгоды.

Скобелев продолжал быть не у дел, всё в «диспонибельных», как Порфирий и другие офицеры, приехавшие в армию не с частями, а одиночками.

Но не в пример другим одиночкам, у Скобелева, привыкшего к походной жизни в азиатских пустынях, всё было организовано. Был у него повар, был и большой погребец с приборами на несколько человек, чтобы принять и угостить тех, кто будет к нему назначен, было несколько прекрасных – и всё серых – лошадей, и при них киргиз Нурбай в неизменном жёлтом халате, холивший лошадей, как нянька ходивший за своим тюрой и не раз препиравшийся с ним из-за излишней скачки и бравирования опасностями.

– Тебя зацепит – твоё дело, коня зацепит – Нурбай подавай другого. Гавару тебе – не езди, куда не надо.

Эти жаркие дни Скобелев ездил, куда не надо. Сядет до рассвета на коня, в свежем кителе, тщательно умытый, надушенный, весёлый, радостный, бодрый, с ним Нурбай, один-два ординарца или казака терско-кубанской бригады, временно бывшей в его распоряжении, кто-нибудь из штабных, присланных к нему за приказаниями или за сведениями, выедет в поля, в холмы, балки, пустит лошадь свободным галопом и скачет, скачет куда глаза глядят. На лице радость движения, конского скока, в больших, выпуклых, прекрасных глазах напряжённая мысль.

Порфирий попал в эти дни к Скобелеву, чего он так добивался, и должен был скакать с ним по болгарским полям и деревням. Скобелев встретит болгарина, расспросит – и Порфирий диву даётся, как знает все деревни, названия всех урочищ Скобелев, точно родился здесь. Прискачет Скобелев на батарею под Плевной, где сонно копошатся артиллеристы, где все застыли, приморившись в жарком солнечном полудне, соскочит с коня, бросит поводья Нурбайке и, разминая ноги, пойдёт к самым пушкам.

– Устали, Порфирий Афиногенович? Присядем, что ли?

Сядет калачиком подле пушки, вынет из кобуры бинокль, посмотрит в сторону турок и начнёт ласково:

– И без бинокля видно. Глаза у вас хорошие, Порфирий Афиногенович. Видите, Разгильдяев, вот это наша батарея, а там ещё и ещё… А вон там, на гребне-то, уже турецкая будет. Да что я?.. Её вам и не видно. Она не стреляет… А ну-ка, есаул, разбудите-ка её… Откройте огонь гранатами. Авось надумает ответить – вот полковник и увидит, где она находится.

Прислуга бежит к орудиям. Порфирий оглушён громом орудийных выстрелов. И вот уже блеснули вдали жёлтые вспышки ответных выстрелов, выкатились за зелёными холмами клубы белого дыма, и уже свистят осколки, лопается шрапнель, приникли к земле люди, спрятались в ложементы, донеслись ответные громы и сзади слышен крик: «Носилки!»

Кого-то ранило.

Скобелев стоит между пушек. Он спокоен, сосредоточен. Он поглядывает на Порфирия, а тот сидит калачиком, старается улыбаться, делает вид, что всё это пустяки, баловство… даже приятно.

– Что, есаул, на тех же местах? – спросит Скобелев.

– На тех же, – ответит хмурый есаул, – только давеча восемь отвечало, а нынче только семь. Я полагаю, не подбили ли одно…

– Что же… Отлично…

Скобелев похаживает между пушек, ждёт, когда затихнет турецкая канонада. И всё поглядывает на Порфирия.

Стихли громы, улеглись пороховые дымы. Жаркий полдень. Сонные казаки. И вдали двое носилок, удаляющихся от батареи к перевязочному пункту.

– Что же, Разгильдяев, пойдёмте теперь в цепи, на аванпосты, к Владикавказскому полку?

Они идут вдвоём к жёлтым окопам, где, притаившись, лежат спешенные казаки.

– Что это, станица, турки сегодня не стреляют?

– Не стреляют, ваше превосходительство. Надо быть – приморились или спят.

– А вы разбудите их. Ну-ка, сотник, редкий огонь.

И вот уже закурилась дымами «его», турецкая позиция. Завизжали, зачмокали пули. Всё притаилось, спряталось за накопанными земляными валиками. «В-жж, вж-жи… цок, цок, цок…» – щёлкали и свистали пули. Порфирий в землю готов был врыться, так ему это всё было неприятно. Все вокруг лежали, сотник совсем скрылся в своём окопчике и даже голову руками укрыл. Скобелев стоял, как мишень, и внимательно смотрел на турецкую позицию. Он крепко стиснул зубы, так что скулы напряглись. Чуть развевались на знойном ветру рыжеватые бакенбарды. Пули падали подле ног Скобелева. Порфирий стоял в пяти шагах в стороне от Скобелева на виду у него, подрагивал ногой, деланно, напряжённо улыбался, старался не согнуться, не поклониться пуле, когда просвистит или ударит совсем рядом.

– А их больше стало, – спокойно сказал Скобелев.

– В четыре раза больше, – ответил из окопчика сотник. – И всё роет, всё роет. Там, за Зелёными горами, за ручьём между виноградником чего-чего только не нарыл.

Перестрелка смолкает. Ещё и ещё просвистали пули, и снова тихо. Полдень… Зной… Истома…

Кулём, недвижное, лежит неподалёку тело убитого казака. Кто-то вполголоса говорит, без досады, без упрёка, с неизбывною тоской:

– Эх, братцы, кого-то недосчитаются нынче дома.

Скобелев идёт рядом с Порфирием. Они идут напрямик, полями, спускаясь в лощину, где их ожидает с лошадьми Нурбайка.

Неожиданно Скобелев берёт Порфирия под руку и говорит:

– Давайте будем на «ты».

Оба снимают фуражки, трижды целуются, точно христосуются. Потом идут дальше.

Лёгкая походка у Порфирия. Точно он получил какой-то ценный подарок. Радостные колокола звонят в ушах.

– Как ты не боишься, Михаил Дмитриевич? – говорит Порфирий и сам не слышит своего голоса.

– Ты думаешь? Поверь мне, Порфирий Афиногенович, нет такого человека, который бы не боялся. Но нужно уметь владеть собою и не подавать вида, что боишься. В этом и заключается храбрость. В этом счастье победы над собою перед лицом смерти.

Нурбай подаёт Скобелеву лошадь. Он держит повод и стремя и влюблёнными глазами смотрит на своего господина.

Скобелев скачет с Порфирием к Боготу. Порфирий скачет рядом со Скобелевым. Он чувствует, что влюблён в Скобелева так же, как Нурбайка, как влюблены все, кто видел Скобелева в бою и соприкасался с ним.

XIX

Старый Разгильдяев ошибался, когда так рьяно и сердито стучал по карте, указывая на Плевну. В штабе главнокомандующего Плевну учли и принялись за неё усердно.

Шестого июня 1-я бригада 5-й пехотной дивизии была направлена на деревни Вербицу и Палац, где должна была соединиться со стоявшим у Турского Трестеника Костромским полком, чтобы вместе с ним атаковать турок у Плевны.

Бригада шла без мер охранения, без кавалерии. Обозы шли при частях. По ошибке колонновожатого – он говорил, что карта была неверна – бригада неожиданно вышла на Плевну и, не считая сил неприятеля и без предварительной разведки, атаковала плевненские траншеи. Там оказалось – двадцать тысяч Османа-паши, сидевших в прекрасных укреплениях. Бригада, неся потери, овладела траншеями и дошла до предместий Плевны. Командир бригады был ранен, потери были огромные. К туркам подошли подкрепления, пришлось отступить… Это была  п е р в а я  П л е в н а…