Короли рая - Нелл Ричард

Он «проплыл» вперед через ворота и вверх по главной лестнице в зал, хотя все так же продолжал сидеть у озера. Он обнаружил, что мастер Ло разговаривает с кем-то невидимым снаружи своей комнаты, а возможно, с самим собой. А затем Кейл увидел тень на стене. Тень колыхалась, словно была из жидкой тьмы, удерживаемая тонкой золотой цепочкой, которая обвивалась вокруг талии Ло, будто пояс. Губы Ло не шевелились, когда он говорил, и Кейл услышал второй точно такой же голос, возможно от тьмы. Он не различал, когда и кто именно из этих двоих говорил.

– …и я заявляю тебе, что он выдержит испытания.

– Я нахожу это крайне маловероятным. Стены сломают его, как и всех остальных. И даже если бы он преуспел, он все равно иноземец. Как можно принять Обет Чистоты, коль сам нечист?

– Твоя драгоценная чистота сейчас такая же глупость, как и сто лет назад. Не осталось ни одного чистокровного монаха. А может, никогда и не было.

– Твои богохульные замашки продолжают ошеломлять. Следи за своими словами.

– Или что? Заносчивый болван!

– Тихо!

Кейл поежился, как от холода. Он почувствовал, как тень смотрит на него.

– За нами наблюдают, – сказала она или, может быть, Ло, и Кейл развернулся и устремился обратно к своему телу, проплывая по коридору и лестнице и через сад к «открытому окну» своего разума. Он ахнул и открыл глаза; сердце колотилось так, словно он очнулся от кошмара.

Что, ради всех гребаных преисподних, только что стряслось?

Каким-то образом он знал, что Ло и тень даже не говорили на общем языке Островов или на каком-либо из диалектов, известных Кейлу, и все же он понял каждое слово. Он сосредоточился на своем дыхании и попытался обрести спокойствие, надеясь, что тень уже исчезла или не сможет его распознать.

Если это вообще произошло на самом деле, потому что, скорее всего, ты просто вообразил это или заснул и увидел во сне.

И все же это казалось таким реальным… Он встал со своего места для медитации у озера, отправился в келью и видел по дороге то же самое, что увидел, когда «плавал» – тех же монахов, за молитвой или смеющихся, потроша рыбу и кидаясь рыбьими глазами в младших. Но, разумеется, это происходит каждый вечер, я мог бы с таким же успехом вообразить себе это.

Он закрыл дверь, накинул на плечи тонкую простыню и спал без сновидений, а следующие несколько дней избегал своего пляжа с белым песком и ощущения уплывания куда-то.

Он практиковал «чинг» с Тамо – который, как теперь понял Кейл, весьма напоминал Эку; его движения постепенно становились быстрее, точнее, но по-прежнему были недостаточно хороши. Он лишился скудных участков жира в своем теле; голод стал природной стихией, которая поглощала и топила Кейла на протяжении часов, пока не утихала. Медитация помогала, хотя он все-таки продолжал остерегаться, и по крайней мере половину дневного времени ощущал себя здоровым и бодрым.

Лишь крайний срок имел значение, и он неумолимо надвигался. Кейл не мог знать, сколько испытаний осталось или в чем они будут состоять, но понимал: если на них уйдет столько же времени и усилий, сколько на «чинг», ему не светит никаких шансов.

И все же он каждое утро вставал с постели и поглощал рисовую кашу. Он повторял за Тамо и терпел неудачи до тех пор, пока его тело не сотрясала дрожь и он не падал кулем на истертые, выцветшие доски комнаты символов. Вскоре до грядущего Матохи осталось всего девять дней. Затем шесть. Затем три. Каждое утро Тамо кланялся и уходил, каждый день мастер Ло говорил ему, что этого недостаточно, и каждую ночь он лежал в постели, зная, что всякая надежда исчезла. Но что он мог сделать? Лечь и сдаться? Оставаться в постели, пока его не накормят или не оставят в покое?

Лани, пожалуй, будет все равно, как он подвел ее, или своего отца, или мастера Ло. Но до конца своей жизни Кейл будет знать, что натворил. Всякий раз, когда в будущем придется трудно, когда некая задача покажется невыполнимой, он будет знать, и эта мысль станет отравлять всю его жизнь, пока не найдется лекарство. Лежа усталым и голодным в своей койке, он смирился с тем, что может подвести Лани, что бы он теперь ни делал, и это вне его контроля. Но он не подведет себя.

Три дня превратились в один – еще два раза клейкий рис на завтрак, еще два невыносимых дня занятий «чингом», еще два сна, похожих на смерть. В последнее утро Кейл стоял перед Тамо, а красное солнце вставало сквозь единственное окно и освещало туман, как огонь. Он знал, что завтра Лани уедет, что он, безо всяких сомнений, вновь опозорил имя Алаку своей медлительностью в сравнении с отцом и братом и что у него нет никакой надежды пройти другие испытания вовремя.

Но, клянусь всеми окаянными богами-мужеложцами, пообещал он, сверкая глазами от бесящего спокойствия своего учителя, я выдержу вот это.

Он прыгнул вперед в последний имевший значение раз, двигаясь по комнате на согнутых коленях, пока переходил от одного «чинга» к другому: размахивая руками, локтями и ступнями яростно и так изящно, как только мог, и надеясь, что выглядит по крайней мере бледной тенью мастера, а не болваном. Он больше не дрожал, хотя две недели питался только рисом. Он не расходовал ни капли энергии больше, чем требовалось, выполняя ровно те элементы, что необходимы. Теперь для этого почти не требовался рассудок – а на полной скорости Кейлу и некогда было думать. Он полагался лишь на то, что мышечная память направляет каждый его шаг, и затерялся разумом в круговороте, понятия не имея, какой «чинг» был под каким номером.

Тепло, пот и скрип пола стали такими же отчетливыми, как дыхание Кейла, мгновение – отделенным и отдаленным от его жизни, как будто было ясно: это существует исключительно само по себе и больше никогда не повторится. Он понятия не имел, насколько успешно выполняет или проваливает испытание Тамо, как и в предыдущие разы, но это больше не имело значения. Он вставал каждое утро назло боли, назло голоду, назло горечи и безысходности провала, и ни Тамо, ни мастер Ло, ни его отец, ни кто-либо другой никогда не смогут этого отнять.

Наконец его ноги остановились, движения прекратились и его тело застыло в неподвижности. Он знал, что если сделанного им недостаточно, это уже не изменить. Он стоял, тяжело дыша, застывший в финальном движении, протянув руки к балкону и рассвету. Казалось, прошла вечность, хотя и не столь уж неприятная, прежде чем Тамо поклонился. Кейл ответил тем же.

Он посмотрел в сторону озера и призрачных пылинок, словно бы искрящихся над водой. Он запечатлел этот момент в сознании, не упуская ничего – ни влагу на бедрах и подмышках, губах и лбу, ни тепло и силу в конечностях и легких. Я никогда больше не буду таким юным, подумал он, у меня никогда не будет другой первой любви, и я не стану здоровее, чем сейчас.

Если завтра ему суждено умереть, он, по крайней мере, жил и любил, и танцевал «чинг» с мастером Тамо. Он развернулся обратно к двери и подумал, не стоит ли прогуляться на свежем воздухе, прежде чем предстать перед мастером Ло, но монах уже ждал в дверях.

– Очень хорошо, – сказал он, входя, нейтральным голосом. – Ты готов к своему финальному испытанию?

Кейл ощущал, что влага уже испарилась с кожи, что учащенно бьется сердце и что его тело на грани истощения. Но он сказал «да», зная, что это единственный ответ, – услышав слово «финальный» и надеясь сверх всякой надежды, что, возможно, у него еще есть шанс.

– Символы на стенах. Я полагаю, ты их заметил?

– Да, Учитель.

Они буквально покрывали каждый дюйм сторон комнаты и исчислялись тысячами.

– Хорошо. Твое финальное испытание – пойти в соседнюю с нами комнату, взять мел с подставки и нарисовать эти символы так, как они изображены здесь, в точно таком же месте и порядке, но в зеркальном отражении. Нарисуй их все. Осмотрись в последний раз, потом иди.

Кейл не мог до конца осознать услышанное. Пару недель назад он думал, что выполнить «чинги» невозможно, и убедился: почти так и есть. Но это?