Миф о вечной империи и Третий рейх - Андрей Васильченко

Вина консерватизма начинается там, где перепутали традицию и идею. Консерватизм остался жив как традиция. Но как идея консерватизм умер. Он прекратил свое существование вместе с идеей. Консерватизм как тип характера был еще пригоден на войне. И все эти немцы, которые осознанно выбрали свою судьбу, вне зависимости от того, были ли они крестьянами или рабочими, дворянами или бюргерами, социалистами или клерикалами, были консерваторами хотя бы в силу своей мужественности. Они нутром чувствовали, о чем шла речь. Но их жертва оказалась напрасной, так как они были связаны лишь патриотическими фразами, а отнюдь не имманентной идеей, которую надо было дать неподготовленной нации, пока это позволяло время.

Живой консерватизм — не мертвый — существует в вечности. Консервативная идея до войны была уделом замкнутого в себе общества. После нашего поражения было предложено вернуть его сообществу, которому он принадлежал извечно. Возвращение консерватизма позволит почувствовать людям, принадлежащим и правому, и левому лагерю, что они дополняют друг друга как части одного народного тела, что они объединены самой природой. Вернувшийся консерватизм оставит ленивый разум тому ленивому обществу, которое противопоставляет «здравый смысл» провидению. Тому кружку людей, которые постоянно пытаются провести «среднюю» линию, а в политических делах уже давно скатились к разумному оппортунистическому доктринерству. Той компании, которая теряется на фоне понимания консервативного человека, но все равно позволяет себе предрекать, что есть, что будет и как должно быть.

Для нас этот «здравый смысл» так же ничтожен, как «добрая воля» или наша пресловутая «деловитость». Мы следовали за этой триадой, но всегда оставались обманутыми. Они казались нам привычными и само собой разумеющимися. Однако нормальным и естественным является только понимание.

Консерватизм должен всегда одерживать верх.

Консервативное мышление видит во всех человеческих отношениях вечное возвращение, но не в смысле возраста, к чему-то идентичному. Возвращение в смысле чего-то длительного, которое то отступает, то придвигается, но неизменно рано или поздно проявляется. Этот принцип заложен в самой природе и людях.

Но даже это вечное должно вновь и вновь духовно обращаться к преходящему. Только этот творческий консерватизм можно передать народу. Только в него может поверить народ как нация. Именно этого творческого консерватизма не хватало Германии во время правления Вильгельма II. Именно в это время консерваторы поступились духовным фундаментом, сложенным из идей великих немцев начала

XIX столетия, которые все являлись великими консерваторами. Он допускал, что на свободное место в народных представлениях вторгнутся либеральные взгляды. Общедоступные либеральные мнимые понятия, полупонятия, междупонятия, которые должны были принести людям личную выгоду, были одобрительно встречены массами. Консерватор как ответственный человек должен был следить за изменением обстоятельств и от него можно было ожидать большей осмотрительности и сопротивления попранию ценностей. Но он предпочел оказаться в стороне, а потому не оправдывал своего изначального предопределения. Он отказался от духовного руководства нацией. И потерял ее.

Сейчас мы стали ориентироваться на идею консервативного государства. Но это государство было для консерватора всего лишь некой политической привычкой. Он воспринимал государство как что-то неизменное. Для него государство не могло быть иным, кроме уже существующего. Он не мыслил себе существование государства, которое не было бы консервативным. Он действительно правильно полагал, что консервативное государство не могло быть временным, а только вечным. Вероятно, не за горами то время, когда люди признают правоту этого суждения. Неконсервативное государство — это политический нонсенс. Государства и консерватизм — это равноценные понятия. Ведь государство — это сохранение. Только вот консерватор XIX века отнюдь не сам сформировал данное суждение. Это была унаследованная точка зрения. Это было решение его отцов, которые кровью, а затем духом создали консервативное государство. Консервативная трагедия, которую мы пережили во время крушения государства, существовавшего во имя себя, является трагедией внуков.

Внуки жили по примеру своих отцов. Они жили безупречно, дерзко, одним словом, по-мужски; Они служили королям и кайзерам, как это завещали им предшественники. Но этого не было достаточно. Предки осознавали консерватизм как некую политическую привилегию. Консерватизм все еще жил в их крови. Однако он больше не жил в их душе. Они отказывались от связи с народом. Консерватор не отказывался от своего положения в государстве. Напротив, он считал и был свято убежден, когда настанет час испытаний, то именно консервативная, а отнюдь не либеральная идея спасет государство. Из традиции он почерпнул консервативные знания о том, что мнимую миролюбивость не стоит путать с действительными намерениями. Реальность всегда была связана с борьбой. Но он чувствовал, что отдельно взятое национальное самосознание и народные чувства не совпадали. Эта оплошность стала нашей злой судьбой. Консерватор, казалось, потерял дар речи. Мы до сих пор воспитываемся в таком же духе. Мы учили Германию патриотизму. Народ воспитывали словами готовности к делу. И это сохранило нас 1 августа 1914 года. Тогда в головах 60-миллионного народа звучало слово «Мы».

Но народ остался глух к национальными идеями. Внутренне он оказался не готов к великим потрясениям, с которыми бы справился любой политический народ. Кроме этого сыграло свою роль недоверие народа к консервативной идее. Тем более что это недоверие специально взращивали.

Все это воздалось 9 ноября. Тогда в головах 60-миллионного народа крутилось слово «Я». Впрочем, сам народ полагал, что в этот день он действовал как «Мы», которые созрели для того, чтобы стать свободными. Это было либеральным заблуждением, которое смогло соблазнить даже социалистов. Прорвавшаяся народная воля передала свои задачи уполномоченным представителям, а свое выражение нашла в избирательных бюллетенях, предназначенных для парламентаризма, который установил демократию.

Лишь затем, во время заключения мирного договора и последующих лет политики его исполнения, результаты революции стали бедой, которая настигает людей, привыкших доверять разуму, а не пониманию.

Однако в то время, пока революция разочаровывала революционера, которого она увлекала лозунгами, а затем демонстрировала их лживость, консерватор стал абсолютно свободным. Революция вернула ему возможность нахождения взаимосвязей, что некогда было главным преимуществом его политического мышления. Революция указал консерватору место, через которое он как человек преходящий и надвременный мог политическим путем вмешаться в судьбу своего народа. Она вывела его на уровень вопросов о позиции в отношении революции и социализма, а вместе с тем о его отношении к республике и монархии. Этот вопрос касался принципов консерватора, а потому ответить он должен был основательно.

1918 год научил нас всех. Мы учились на примере правых, а большинство немцев обучалось на примере левых. Пути наученных и необученных разошлись. Социалисты увидели, как в самих предпосылках рухнула социалистическая система, что предполагалось в связи с наступлением эпохи высокого капиталистического развития. Случилось непредсказуемое, к чему социалисты оказались не готовыми. В тот момент, когда они должны были установить экономическое господство, случилось окончание войны, которое оставило нацию в состоянии хозяйственной разрухи. Эта неожиданность поставила крест на всех социалистических расчетах. Более не было возможности установить социализм, при котором менялось экономическое господство отдельных классов. Социализм получал смысл только тогда, когда он охватывал весь народ и соответствовал его жизненным потребностям.

Консерватор, напротив, преодолел механический социализм, который оставался теорией, через органический социализм, который должен был стать практикой. Консерватор мыслил социализм, который должен был вести к группе, к общности, к корпоративному единению нации. Он мыслил социализм категориями умножения, структуры, иерархии. Консерватор разделял атомизированный социализм от корпоративного социализма. Правые представляли такой социализм как идею профессиональных сословий, которая уходила корнями в консервативное и собственно немецкое прошлое. Левые же представляли такой социализм как идею советов, что было развитием русского опыта, взятого за образец.

Духовное сближение левых и правых могло привести к их политическому сближению. Коммунистические левые и консервативные правые связаны недоверием к партиям, к либеральному и эгоистическому содержанию всей их партийной жизни, которая уделяет больше внимания программам, а не делам, к партийному парламентаризму, который действует не в интересах народа, а в интересах собственных партий, что прикрывается именем нации. Левых и правых объединяет идея диктатуры, которая учитывает печальный опыт, что человеческое благополучие не может быть никогда предоставлено на людское усмотрение. Процветания можно достигнуть только лишь через принуждение, наставление, предзнаменованный курс и вышестоящее руководство. В итоге произошло бы взаимное проникновение задач, они бы искали общие пути решения, стремились бы найти их в воле к взаимному примирению, что было возможно в тот момент, если бы левые отказались от марксистских принципов, а правые оставили реакционные позиции.