Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

крупном городе на севере Англии и воспользовался возможностью осмотреть очень достойный музей, который там основали недавно. Куратором музея был один из моих корреспондентов; и вот, когда мы осматривали витрину с минералами, мое внимание привлек экспонат – пластина из черного камня, площадью около четырех квадратных дюймов, своим видом напомнившая мне Черную печать. Я небрежно взял пластину, покрутил в руках и с изумлением увидел на обратной стороне надпись. Я достаточно спокойным голосом сообщил своему другу-куратору, что этот экспонат заинтересовал меня и я был бы весьма признателен за возможность взять его с собой в отель на пару дней. Он, конечно, не стал возражать; я поспешил в свои комнаты и обнаружил, что первое впечатление было верным. На пластине были две надписи: одна обычной клинописью, другая – той, что на Черной печати, и я понял, что задача решена. Я в точности скопировал обе надписи, а когда добрался до своего лондонского кабинета и положил перед собой Черную печать, мне удалось всерьез заняться грандиозной проблемой. Смысл надписи на музейном экспонате, хоть и любопытный сам по себе, не касался моих поисков, однако транслитерация позволила мне овладеть секретом Черной печати. Конечно, не обошлось без догадок; то и дело возникали сомнения по поводу смысла конкретной идеограммы, и один значок, повторявшийся снова и снова, лишил меня сна на несколько ночей подряд. Но в конце концов я сумел пересказать тайну на простом английском языке – и вот передо мною лежал ключ к зловещей трансмутации в холмах. Едва дописав последнее слово, я дрожащими руками разорвал листок бумаги на мельчайшие клочки, узрел, как они почернели и сгинули в пасти алого пламени, и даже разворошил пепел. С той поры я ни разу не записывал эти слова; я никогда не доверю бумаге фразы, повествующие о том, как человек может превратиться в слизь, из которой произошел, и поневоле обретет облик ящерицы или змеи. Теперь оставалось лишь одно. Я знал, но хотел увидеть собственными глазами, и через некоторое время мне удалось снять дом по соседству с Серыми холмами, недалеко от коттеджа, где жили миссис Крэдок и ее сын Джервейс. Нет нужды вдаваться в подробности внешне необъяснимых событий, случившихся в доме, где я пишу эти строки. Я понимал, что должен обнаружить в Джервейсе Крэдоке то, чем его наделила кровь «маленького народа» – позднее я изведал, что он неоднократно встречал своих сородичей в пустошах этого безлюдного края. В день, когда меня вызвали в сад, где у юноши случился припадок, я услышал, как он говорит – или шипит – на жутком наречии Черной печати, и, боюсь, мое ликование возобладало над жалостью. Из его уст хлестали тайны подземного мира, включая жуткое слово «Ишакшар», значение коего, вы уж простите, не стану объяснять.

Но один эпизод не могу обойти вниманием. В ночной бесплодной тьме я проснулся от шипения, которое было мне отлично известно; войдя в комнату несчастного парнишки, обнаружил, что он бьется в конвульсиях и с пеной у рта, словно его прямо в постели схватили змееподобные демоны. Я отнес Джервейса в свою комнату и зажег лампу, пока он корчился на полу, пытаясь изгнать нечто из своего тела. Я увидел, как плоть его распухла и раздулась, словно пузырь, а лицо почернело; затем, в критический момент, я выполнил инструкции, перечисленные на Печати, а потом, отбросив сомнения, стал наблюдать, как подобает ученому. Но зрелище, свидетелем коего я стал вопреки собственной воле, было жутким, оно близилось к пределам того, что человек способен осознать и вообразить в своих самых чудовищных фантазиях. Нечто вырвалось из тела на полу, протянуло скользкое, дрожащее щупальце через всю комнату, схватило бюст со шкафа и переставило на мой стол.

Когда все завершилось и оставалось лишь расхаживать по кабинету до утра, бледнея, дрожа и обливаясь потом, я тщетно пытался внушить самому себе, что увиденное не было в полном смысле слова сверхъестественным, улитка схожим образом выпячивает рожки и втягивает их внутрь своего тела, пусть оно и куда меньше создания передо мною; и все же ужас одержал верх над всякими умозаключениями, вследствие чего я был разбит и полон ненависти к себе за ту роль, которую сыграл в ночных событиях.

Больше рассказывать нечего. Я отправляюсь навстречу последнему испытанию; я решил, что надо расставить все точки над «и» – мне предстоит сойтись с «маленьким народом» лицом к лицу. При мне будет Черная печать со всеми своими тайнами, и если это не поможет, если я, увы, не вернусь – не пытайтесь вообразить, до чего ужасной окажется моя участь.

Сделав небольшую паузу в конце признания профессора Грегга, мисс Лалли продолжила рассказ следующим образом:

– Такова почти невероятная история, которую профессор оставил после себя. Когда я закончила читать его послание, была уже поздняя ночь, но утром мы с садовником Морганом отправились обыскивать Серые холмы в надежде увидеть следы исчезнувшего нанимателя. Не буду утомлять вас описанием тех суровых и пустынных мест, полнейшего безлюдья, поросших травой холмов, усеянных серыми известняковыми скалами, которые безжалостное время превратило в фантастические подобия людей и зверей. Наконец, после многих часов утомительных поисков, мы нашли то, о чем я вам уже говорила – часы, цепочку, кошелек и перстень, завернутые в кусок грубого пергамента. Когда Морган разрезал жилы, которыми был скреплен сверток, и я увидела имущество профессора, слезы так и хлынули, но вид страшных символов Черной печати, воспроизведенных на пергаменте, поверг меня в немой ужас – и, думаю, я впервые поняла, какая жуткая судьба постигла моего покойного друга.

Остается добавить, что адвокат профессора Грегга отнесся к рассказу о случившемся как к сказке и отказался даже взглянуть на улики, которые я ему предъявила. Именно он ответственен за заявление, появившееся в прессе и сводящееся к тому, что профессор Грегг утонул, а его тело, вероятно, унесло в открытое море.

Мисс Лалли замолчала и вопросительно взглянула на мистера Филлипса. Он, со своей стороны, погрузился в глубокую задумчивость; подняв глаза, увидел зарождающуюся на площади вечернюю суету, мужчин и женщин, спешащих на ужин, и толпы перед мюзик-холлами – гул и теснота реальной жизни показались ему нереальными грезами, как воспоминания о сне сразу же после пробуждения.

– Благодарю вас, – проговорил он наконец, – за интереснейшую историю; она меня заинтересовала, ибо я не сомневаюсь в ее абсолютной правдивости.

– Сэр, – молвила дама с толикой негодования, – вы огорчаете и оскорбляете меня. Неужели вы полагали, что я потратила бы свое и ваше время,