Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

впоследствии я узнал историю целиком и выяснил, что старый бедолага травил байки о том, что можно увидеть ночью на необитаемом склоне некоего холма, намекая на неслыханные чудеса, и вот однажды утром на том самом холме нашли его хладный труп – и я возликовал, ибо чувствовал, как мои предположения превращаются в нечто большее. Но следующий шаг оказался еще важнее. На протяжении многих лет я владел необыкновенной каменной печатью – куском матово-черного камня длиной два дюйма от конца ручки до штемпеля, который представлял собой грубый шестиугольник, дюйм с четвертью в поперечнике. В целом эта штуковина выглядела как увеличенный старомодный трубочный тампер. Мне ее прислал агент с Востока, сообщив, что находку обнаружили недалеко от древнего Вавилона. Символы на печати оказались для меня мучительной головоломкой. Они напоминали клинопись, но с поразительными отличиями, которые я обнаружил с первого взгляда, и все попытки прочитать надпись, применяя те же правила, что и к древнейшим видам письменности, оказались безуспешными. От этой загадки страдало мое самолюбие, и время от времени я доставал Черную печать из шкафчика и изучал с таким тщетным упрямством, что каждый значок был мне знаком, и я мог бы воспроизвести надпись по памяти без единой ошибки. Вообразите же мое изумление, когда однажды я получил от человека с запада Англии письмо, к которому прилагался листок, заставивший меня остолбенеть. Я увидел тщательно скопированные и увеличенные символы с Черной печати, без каких-либо изменений, а сверху мой друг приписал: «Надпись, обнаруженная на известняковой скале в Серых холмах, в Монмутшире. Нарисовано красной глиной, совсем недавно». Я перешел к письму. Мой друг сообщал: «Посылаю вам копию надписи и призываю не спешить с выводами. Пастух, который проходил мимо камня неделю назад, клянется, что тогда на нем не было никаких отметин. Символы, как уже было сказано, нарисованы красной глиной, их средняя высота – один дюйм. Похожи на сильно искаженную клинопись, но это, разумеется, невозможно. Либо мистификация, либо, что вероятнее, каракули цыган, коих в этом диком краю предостаточно. Как вы знаете, у них есть система знаков, которые используются в общении среди себе подобных. Мне довелось собственными глазами увидеть камень, о котором идет речь, два дня назад в связи с довольно неприятным инцидентом, случившимся поблизости».

Можно догадаться, что я немедленно написал своему другу, поблагодарил его за копию надписи и в непринужденной манере расспросил об инциденте. Вкратце история, которую мне поведали, выглядела следующим образом: женщина по фамилии Крэдок потеряла своего мужа днем ранее и отправилась сообщить печальную новость родственнику, живущему примерно в пяти милях. Она выбрала короткий путь, ведущий мимо Серых холмов. Госпожа Крэдок, которая тогда была совсем молодой, так и не попала в дом родственника. Поздно ночью фермер, искавший отбившихся от стада овец, шел через Серые холмы с фонарем и собакой. Его внимание привлек шум, описанный им как своего рода плач, жалобный и прискорбный; ориентируясь на звук, он обнаружил несчастную миссис Крэдок, которая скорчилась подле известняковой скалы, раскачиваясь всем телом и причитая так душераздирающе, что фермеру, по его словам, сперва пришлось заткнуть уши, ибо ему захотелось бежать куда глаза глядят. Женщина позволила отвести себя домой, и соседка пришла о ней позаботиться. Всю ночь миссис Крэдок плакала, перемежая причитания с выкриками на непонятном языке, и прибывший впоследствии доктор объявил ее невменяемой. Неделю она пролежала в постели, по словам очевидцев, то причитая, словно навеки проклятая грешница, то впадая в тяжелое забытье; все решили, что она лишилась рассудка из-за утраты, и доктор ничуть не сомневался, что бедняжка не выживет. Нет нужды уточнять, что я живо заинтересовался этой историей и заставил друга периодически отчитываться обо всех новостях. Так я узнал, что на протяжении шести недель женщина постепенно пришла в себя и через несколько месяцев родила сына, которого окрестили Джервейсом – он, к несчастью, оказался слабоумным. Таковы были факты, известные жителям поселка; но для меня, хоть я и побледнел при мысли о неимоверных гнусностях, которые, несомненно, имели место, все это было не чем иным, как доказательством моей правоты, и я неосторожно намекнул некоторым друзьям-ученым о своем открытии. Едва эти слова вырвались из моих уст, я горько пожалел о своей несдержанности и о том, что выдал величайшую тайну всей жизни, однако впоследствии со смесью облегчения и негодования обнаружил, что страхи совершенно неуместны: друзья открыто поиздевались надо мной и сочли безумцем; я естественным образом разгневался, но втайне усмехнулся, ибо в окружении этих болванов мой секрет был в такой же безопасности, как если бы я поведал его пескам пустыни.

Но теперь, изведав так много, я вознамерился узнать все и сосредоточил усилия на расшифровке надписи на Черной печати. В течение многих лет я не знал другого досуга, кроме этой головоломки, ибо львиную долю времени, конечно же, приходилось посвящать другим обязанностям, и лишь изредка удавалось выкроить неделю для безупречных изысканий. Если бы мне пришлось рассказывать вам полную историю этого любопытного исследования, сей текст вышел бы крайне утомительным, поскольку содержал бы всего лишь повествование о мучительно затянувшейся череде провалов. Но я разбирался в древних рукописях и был хорошо подготовлен к преследованию, как называл происходящее про себя. У меня были корреспонденты среди ученых со всей Европы, да и целого мира, и я поверить не мог, что в наши дни какой бы то ни было алфавит, сколь угодно древний и запутанный, продержится долго в лучах прожектора, который я на него направлю. Однако прошло целых четырнадцать лет, прежде чем я добился успеха. С каждым годом мои профессиональные обязанности увеличивались, а свободного времени становилось все меньше. Это, без сомнения, сильно задержало меня; и все же, мысленно обозревая минувшие годы, я поражаюсь обширности исследований Черной печати. Я превратил свое бюро в средоточие знаний и собирал расшифровки древней письменности всего мира, всех эпох. Я решил, что ничто не минует моего внимания, малейший намек на разгадку будет с радостью изучен. Но испробовав все варианты один за другим и не добившись результата, с годами я начал отчаиваться и задаваться вопросом, не была ли Черная печать единственной реликвией расы, исчезнувшей с лица земли и не оставившей других следов своего существования – погибшей, как мифическая Атлантида в результате великого катаклизма, похоронившей все свои тайны в океанских глубинах или вплавившей в сердце гор. Такие размышления слегка охладили мой пыл, и пусть я все еще упорствовал, прежней веры во мне не было. Мне помог случай. Я остановился в одном