Весь Хайнлайн. Кот, проходящий сквозь стены - Роберт Хайнлайн

— Никак не удавалось застать вас одну, — сказала голова глубоким баритоном. — Я говорю от имени Комитета Эстетического Устранения. Мы, кажется, причинили вам некоторые неудобства, о чем искренне сожалеем.

— Надо полагать! А что стало с ребенком?

— Не имеет значения. Мы будем держать с вами связь, — и голова исчезла.

— Эй, подождите! — но передо мной снова был только фен.

Доктор Ридпат отвел глаза от Пикселя, продолжая почесывать ему подбородок.

— Пять минут сорок секунд.

— Извините, что задержалась, но мне помешали. Появилась живая голова и заговорила со мной. Это здесь часто бывает? Или у меня опять галлюцинации?

— Вы, кажется, действительно нездешняя. Это телефон. Вот смотрите: телефон, пожалуйста!

Из рамы с довольно невыразительным натюрмортом высунулась голова, на сей раз мужская.

— Куда желаете звонить, сэр?

— Отбой. — Голова скрылась, — Так было?

— Да, только у меня была девушка.

— Само собой. Звонок застал вас в ванной, и компьютер выбрал голову соответствующего пола. Голова шевелит губами согласно произносимым словам — за этим тоже следит компьютер — и заменяет собой видеоизображение, если вы не хотите, чтобы вас видели. То же относится и к тому, кто вам звонит.

— Понятно. Голограмма.

— Да. Ну, пошли. Вы очень аппетитно выглядите в своем полотенце, но без него было еще лучше.

— Благодарю вас, — мы вышли в коридор; Пиксель зигзагами бежал впереди. — Доктор, что такое «Комитет Эстетического Устранения»?

— Что? — удивился он. — Это организация убийц. Преступные нигилисты. А где вы про них слышали?

— Голова сказала в ванной, — и я повторила ему разговор почти дословно.

— Х-м-м. Интересно, — доктор умолк и молчал до самого кабинета, который находился на антресолях десятью этажами ниже.

Нам встречались постояльцы, не дождавшиеся заката, — большей частью голые и в масках, но некоторые и в маскарадных костюмах: звери, птицы или нечто абстрактное. Одна пара щеголяла искусной раскраской на коже, ничем более не прикрытой. Я была рада, что на мне махровый кафтан.

Я задержалась в приемной, а доктор с Пикселем впереди прошли дальше. Дверь доктор не прикрыл — мне было все видно и слышно. Его медсестра, стоя ко мне спиной, говорила по телефону — то есть с живой головой. Больше в кабинете, кажется, никого не было. Меня слегка удивило то, что сестра тоже поддалась эпидемии обнажения: на ней были трусики, халат и чепчик, а все прочее она держала на руке — видимо, звонок застал ее, когда она раздевалась. Или переодевалась. Сестра была высокая, стройная брюнетка — лица ее я не видела.

— Скажу, доку, — говорила она. — Ночью смотрите в оба. Увидимся в тюрьме. Пока. Это Даффи Вайскопф, босс. Сообщаю вам предварительные итоги. Причина смерти — удушье. Причем старому стервецу в горло, прежде чем залить туда кетчуп, засунули пластмассовый футляр с печально знаменитой карточкой: «Комитет Эстетического Устранения».

— Я так и предполагал. Он не сказал, какого сорта кетчуп?

— Да ну вас совсем.

— А что это вы разоблачились? Фестиваль начнется только через три часа.

— Смотрите сюда, погонщик рабов! Видите эти часы, отсчитывающие драгоценные секунды моей жизни? Видите, что они показывают? Одиннадцать минут шестого. А в моем контракте сказано, что я работаю до пяти.

— Там сказано, что вы должны оставаться на работе, пока я не отпущу вас, а после пяти вам просто платят сверхурочные.

— Пациентов не было, и я решила переодеться в карнавальный костюм. Погодите, шеф, вы его еще не видели! Священника в краску вгонит.

— Сомневаюсь. И потом, у нас пациентка, и мне нужна ваша помощь.

— Ладно уж. Сейчас снова оденусь Флоренс Найтингейл[56].

— Чего зря время тратить. Миссис Лонг! Входите, пожалуйста, и раздевайтесь.

— Да, сэр, — я вошла, на ходу снимая с себя краденый «кафтан». Все понятно, благоразумный врач принимает больных женского пола только в присутствии сестры. Это универсальное правило для любой вселенной годится. Если сестра при этом голая, тем лучше — не надо и на пациентку напяливать дурацкий балахон. Помогая сначала отцу, а потом проработав много лет в бундокской клинике омоложения, я постигла все тонкости медицинского протокола. Сестры в Бундоке одеваются, только когда это требуется — а требуется редко, поскольку пациенты обычно раздеты. — Только не «миссис Лонг», доктор. Меня обычно называют «Морин».

— Хорошо, Морин. А это Дагмар. «Окорок — это Алиса. Алиса — это Окорок». И Пиксель, Дагмар, — это который на коротких ножках.

— Привет, Морин. Здорово, Пиксель.

— Мя-я-у.

— Привет, Дагмар. Извините, что задерживаю вас.

— De nada[57], лапочка.

— Дагмар, из нас двоих кто-то спятил: или я, или Морин. Скажите кто.

— А может, оба? На ваш счет я давно уже питаю сомнения, босс.

— Это понятно. Но у нее и в самом деле что-то выпало из памяти — это как минимум. Плюс возможные галлюцинации. Вы учили materia medica гораздо позже меня: если бы кто-то захотел вызвать у человека временную амнезию, какой бы наркотик он выбрал?

— Нечего простачком прикидываться. Алкоголь, конечно. А впрочем, что угодно — что только нынче молодняк ни ест, ни пьет, ни нюхает, ни курит и ни колет.

— Нет, не алкоголь. Алкоголь в необходимом для этого количестве вызывает жуткое похмелье с дурным запахом изо рта, дрожью и судорогами и глаза наливаются кровью. А посмотрите-ка на нее: глаза ясные, здорова как лошадь и невинна, как щенок на чистом белье. Пиксель! Уйди оттуда! Так что же будем искать?

— Не знаю — так посмотрим. Кровь, моча… слюну тоже взять?

— Конечно. И пот, если наберете.

— И мазок?

— Да.

— Погодите, — возразила я. — Если вы собираетесь копаться внутри, мне надо принять душ и подмыться.

— Фиг тебе, лапочка, — ласково ответила Дагмар. — Нам нужно то, что есть сейчас… а не то, что будет, когда ты смоешь свои грехи. Не спорь, мне неохота ломать тебе руку.

Я умолкла. Мне бы хотелось, чтобы от меня хорошо пахло во время осмотра. Но как докторская дочка и сама терапевт, я знаю, что Дагмар права, раз они ищут наркотики. Вряд ли найдут — но вдруг. У меня и в самом деле выпало несколько часов. Или дней? Все может быть.

Дагмар поставила мне баночку помочиться, взяла у меня кровь и слюну на анализ, потом велела лечь на кресло и поставить ноги в стремена.

— Кому это сделать — мне или боссу? Уйди, Пиксель. Не мешай.

— Все равно.

Дагмар — внимательная сестра. Некоторые женщины не выносят, когда их там трогают другие женщины, некоторые стесняются мужчин. Меня-то отец излечил от подобных глупостей, когда мне и десяти еще не было.

Дагмар отошла за расширителем, и я кое-что подметила. Я уже говорила, что она брюнетка. На ней по-прежнему не было ничего, кроме трусиков — довольно прозрачных. Казалось бы, сквозь них должен просматриваться темный, данный природой фиговый листок, верно?

Так вот — ничего такого. Только тень на коже да самое начало Большого Каньона.

У женщины, которая бреет или как-то по-иному уничтожает волосы на лобке, любимый вид развлечения — секс. Мой любимый первый муж Брайан открыл мне на это глаза еще в эпоху декаданса, где-то в 1905 году по григорианскому календарю[58]. За свои полтораста лет я убедилась в справедливости этого наблюдения на многочисленных примерах. (Подготовка к операции или к родам не в счет.) А те, кто делает это потому, что им так больше нравится — все без исключения веселые, здоровые, раскрепощенные гедонистки.

Дагмар не собиралась оперироваться и явно не собиралась рожать. Она собиралась участвовать в сатурналиях — что и требовалось доказать.

Я испытывала к ней теплое чувство. Брайан, мир его распутной душе, оценил бы ее по достоинству.

Дагмар уже знала, в чем заключаются мои «галлюцинации» — во время процедур мы с ней все время болтали, — и знала, что я в городе чужая. Пока она прилаживала этот чертов расширитель (всегда терпеть их не могла, хотя этот обладал температурой тела и его бережно вставляла женщина, сама знающая, что это за радость), я попросила ее, чтобы отвлечься:

— Расскажите мне о вашем фестивале.

— О фестивале Санта-Каролиты? Эй, лапочка, не зажимайся так, осторожней. Ты сделаешь себе больно.

Я вздохнула и попыталась расслабиться. Санта-Каролита — это моя вторая дочь, рожденная в 1902 году по григорианскому календарю.

2

САД ЭДЕМА

Я помню Землю.

Я знала ее, когда она была еще свежей и зеленой, прекрасная невеста человечества, сладостная, обильная и желанная.

Речь идет, конечно, лишь о моей родной параллели — второй, код «Лесли Ле Круа»[59]. Но все наиболее известные параллели времени, исследованные Корпусом по поручению Ближнего Круга, в год моего рождения — 1882-й по григорианскому календарю, через год после смерти Айры Говарда[60] — представляли собой единую линию. В том году население Земли составляло полтора миллиарда человек. Когда же я, всего век спустя, покидала Землю, ее население возросло до четырех миллиардов, и эта куча народу каждые тридцать лет еще удваивалась.