Любовь - только слово - Йоханнес Зиммель

Кто эта женщина? Что она говорит?

— Заводы находятся под Верингтоном.

— Это где, миссис Дурхам?

— Примерно в двух милях от Ливерпуля.

— Ага.

Она говорит, говорит. А я дремлю.

С того воскресенья, как Рашид стал моим братом, я потерял покой. Наконец я сел в машину и поехал в дом отдыха Общества гуманности «Ангел Господень». Я еду к сестре Клаудии. Зачем? Не знаю. В доме отдыха царит оживленная атмосфера, много народа. Иду мимо зеленой помпы, вхожу в старинное имение. В коридоре висят старомодные гравюры. На них приветливые ангелы, а ниже набожные изречения. Много детей, но много и взрослых, что меня крайне удивляет. Я думал, что здесь отдыхают только дети. Сестра Клаудия, у которой на правой ладони не хватает двух пальцев, очень обрадовалась, увидев меня.

— В воскресенье у нас вновь будет собрание.

— Какое собрание?

— Сначала брат Мартин прочитает проповедь. Затем состоится дискуссия. Если хотите послушать… Потом можно поговорить о своих проблемах. Я знала, что вы придете, господин Мансфельд.

Глава 10

Я нахожусь в Италии, а думаю о Германии. Перед глазами настоящее, а в мыслях прошлое. Я слышу, как миссис Дурхам рассказывает мне что-то о своих сталеплавильных заводах, а думаю обо всем, что произошло в последние месяцы со мной, с Вереной, со всеми остальными. Я вижу картины и слышу голоса, все перепутано, следует одно за другим в какой-то непонятной последовательности.

Я припоминаю, как брат Мартин предсказывал предстоящий конец света в огне атомной войны, как он цитировал откровения святого Йоганна, как он уверял, утешая сидящих перед ним слушателей — членов Общества гуманности, что с ними ничего не случится, так как они несут печать Господа Бога на своем челе.

В лучах заходящего солнца море становится золотистого цвета.

Следующий населенный пункт Сан-Винченцо! Мы запросто успеваем на корабль, даже можем в порту позволить себе рюмочку.

Июль. Вторая половина дня. Цветущие кусты, повсюду огромные красные цветы, жара, лазурное небо. А в мыслях у меня март, воскресенье. Таял снег. Брат Мартин закончил свой Доклад. Я и сестра Клаудия гуляем по парку в доме отдыха.

— В тот день, сестра Клаудия, когда я подвозил вас на шоссе, вы сказали мне, что я в любое время могу приехать к вам.

— Да.

— Могу ли я… могу ли я вновь заехать к вам? Даже если не стану членом вашего Общества?

— Конечно, можете. Мы всегда будем рады. Погода становится лучше. Не хотите присесть на скамеечку? Вы с кем-то желаете побеседовать? У вас есть вопросы?

— Да, и много. Но никто не сможет на них ответить.

Во всяком случае, здесь. Здесь все слишком хорошие.

— Вы постоянно смотрите на мою руку. Я попала в автомобильную аварию. Два пальца пришлось ампутировать.

— Я этому не верю.

— А где, вы думаете, я потеряла пальцы?

— Я думаю, нацисты… что вы в Третьем рейхе…

— Нет.

— А мне кажется, да! Или я ошибаюсь?

— Да. Вы не ошибаетесь, господин Мансфельд. На допросе в гестапо. На Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине. Я там просидела три дня. Но, пожалуйста, не рассказывайте об этом никому. Мне очень повезло. Я потеряла только два пальца. Если бы вы знали, что потеряли другие.

— Сестра Клаудия…

— Да.

— Не могу ли я приехать к вам еще с одним человеком?

— Конечно.

— С женщиной можно?

— Да. Приезжайте, пожалуйста, господин Мансфельд. Хоть завтра приезжайте, и вообще заезжайте почаще. Здесь вы сможете обрести покой. Вы же это ищете, не так ли?

— Что, сестра Клаудия?

— Покой.

Глава 11

Крутые повороты, грузовики, кактусы. Покой. Да, мы его ищем, Верена и я. Когда она приехала во Фридхайм с мужем, с Эвелин, с господином Лео, когда она вновь ожила на этой прекрасной вилле, я веду ее в «Ангел Господень». Сестра Клаудия показывает нам скамейку в самой глубине парка. Мы сидим там часами. Начинают распускаться цветы, пахнет сиренью, белой и фиолетовой. В этом году весна наступает рано. Покой.

В парке дома отдыха мы обретаем покой. Никто нас там не ищет. Ни Ганси, ни Геральдина, ни Лео. Мы очень осторожны, мы приезжаем поодиночке и окольной дорогой.

Сейчас мы едем по Сан-Винченцо. Миссис Дурхам торжественно указывает мне на обшарпанный дорожный указатель. Я его вижу и не вижу. Я вижу дома в Сан-Винченцо, и в то же время вижу себя с Вереной на скамейке в парке, рука в руке. Мы сидели там много раз в марте, в апреле, в мае. Мы мало разговариваем. Иногда, когда мы прощаемся, сестра Клаудия осеняет каждого из нас крестом.

— Это любовь, не так ли? — спросила она как-то раз.

— Да, — ответила Верена.

Когда мы покидаем дом отдыха «Ангел Господень», то тотчас же расходимся в разные стороны. Каждый идет своей дорогой. В это время я много пишу. Моя рукопись становится толстой. Верена, которая читает все, что я пишу, говорит, что не знает, хорошо это или плохо. Она также не знает, какая она, наша любовь. Она полагает, что и книга моя хорошая, и любовь наша тоже. Каждый вечер мы прощаемся друг с другом — все тем же способом: карманными фонариками — я с балкона, она из спальни — мы сигналим друг другу.

Спокойной… ночи… любимый… Спокойной… ночи… дорогая… Приятных… снов. Тебе… тоже… Я… люблю… тебя. Завтра… в… три… у «Ангела».

Миссис Дурхам нажимает на тормоз. Она взволнована.

— Возьмитесь за пуговицу и загадайте желание.

Я медленно поднимаю голову.

— Зачем? Что случилось?

Жених и невеста переходят улицу. Крестьянский сын женится на дочери крестьянина. Она в белом. Он в черном. За ними процессия родственников. Дети и старики. У невесты в руках полевые цветы. Бренчит колокол маленькой церквушки. У входа в церковь стоит священник. На нем белый пиджак, но из-под него торчит черный, на ногах тоже белые крестьянские ботинки.

Теперь я слышу орган. Старый инструмент издает жидкие звуки. Кто-то, сильно фальшивя, играет на нем. Но все очень празднично.

Во Фридхайме тоже было празднично, когда состоялась свадьба доктора Фрея и мадемуазель Дюваль. Церемония проходила в загсе, а не в церкви. Пришло много детей. В помещении ратуши было празднично. Бургомистр сам регистрировал брак. Какой-то пожилой мужчина ужасно фальшиво играл на старом баяне, который издавал жидкие дрожащие звуки.

Когда церемония закончилась, мадемуазель Дюваль повернулась и крикнула детям:

— Простите меня, пожалуйста! Простите меня все!

— Что мы должны ей простить? — спросил меня Рашид.

— Не знаю, — ответил я.

Но, пожалуй, я знаю. Если бы все расы, все религии и все народы перемешались, дети и дети их детей были бы счастливы…

Мы с Вереной постоянно встречаемся в парке «Ангел Господень». Мы рассказываем друг другу новости. Каждый считает дни. Эльба! Эльба! Человеку нужно всегда на что-то надеяться, что-то хотеть, о чем-то тосковать.

Глава 12

Поцелуи, беседы и прогулки, взявшись за руки, — этого недостаточно. Верена говорит, что ночами она иногда сгорает от желания. Я тоже испытываю это чувство. Я лежу в постели и слышу, как Рашид плачет во сне. Он все еще спит в моей комнате, а я, кто так редко молился раньше, теперь шепчу:

— Господи! Пусть пройдет время, пусть оно пройдет поскорее. Перенеси нас на Эльбу. Подавать фонариками знаки друг другу и целоваться — это так мало. Я всегда был уверен, что могу прекрасно владеть собой. Но замечаю, что теряю самообладание, когда меня вежливо и изящно прижимает Манфред Лорд. Когда господин Лео накрывает на стол. Когда маленькая Эвелин смотрит на меня презрительным, полным отвращения взглядом. И когда Верена смотрит мимо меня, а я мимо нее. Боже, сделай так, чтобы сейчас был июнь. Перенеси меня на Эльбу. Сделай так, чтоб я был наедине с Вереной.

Время проходит быстро. Вот уже и май. «Коппер и К°» отбирают у меня мой «ягуар» и мне вновь приходится врать Верене. Но уже май! Через месяц окончание школы! А потом… Чувства переполняют нас обоих, мы не можем уже обходиться только фантазиями. Мы теряем всякую бдительность и в последующие дни, раза два в лесу, на зеленом мху под деревьями, на которых только что распустились свежие листочки, позволяем себе все. После первого раза Верена говорит:

— У меня такое чувство, будто ты лишил меня невинности.

Это потому, что мы уже давно даже не обнимались. После того как это происходит, мы сразу расходимся. В этом нет ничего хорошего ни для меня, ни для Верены, хотя она уверяет в обратном. Нет. Хорошо может быть только на Эльбе.

Геральдина… В апреле к нам приехал молодой американец Джеймс Хилтон. Геральдина оставила Ларсена и занялась Джеймсом. Затем приехал грек. Она оставила американца и занялась греком. Она вновь стала тем, кем и была. Распутницей. Со мной она всегда приветливо здоровается, но не разговаривает. С Ганси регулярно ходит гулять.