Казанова - Елена Морозова

Во многих городах, где останавливался Авантюрист, он попадал в поле зрения полиции и даже имел с ней кое-какие неприятности, впрочем, достаточно незначительные, так что он даже не всегда вспоминал о них в «Мемуарах». Американский казановист Ривз Чайлдз отмечает, что Казановой интересовалась полиция многих стран: римская — в 1745 году, парижская — в 1759-м и 1767-м, кёльнская — в 1760-м, флорентийская — в 1760-м и 1771-м, туринская — в 1762-м, варшавская — в 1766-м, венская — в 1767-м, барселонская — в 1768 году… Иначе и быть не могло, ведь Казанова усиленно посещал злачные места — бордели, игорные дома и притоны. Но пока у него имелось множество знатных друзей и покровителей, полиция к нему не слишком цеплялась: всегда находился кто-нибудь, готовый поручиться за него. Тем более что серьезных преступлений он не совершал, и к проступкам его более подходило название «недозволенные шалости». Когда же Фортуна повернулась к Казанове спиной, власти быстро припомнили ему грехи и старые, и новые…

Казанова, по обыкновению не смирявшийся ни с какими приказами, помчался к канцлеру, князю Кауницу, слывшему меценатом и покровителем искусств. Венецианец с ним знаком не был, но полагал, что канцлер непременно о нем наслышан, а посему примет его. Надежды его оправдались наполовину: Кауниц принял его и, выслушав, посоветовал обратиться к императрице с просьбой отсрочить исполнение приказа. О неподчинении речи не было. Князь предупредил, что Мария Терезия не милует ослушников.

И Авантюрист написал прошение:

«Сударыня,

уверен, ежели Ваше Величество, шествуя по дорожке, услышали бы голос мелкой букашки, молившей не раздавить ее, вы бы непременно чуть-чуть подвинули ножку, дабы не лишать жизни сие несчастное существо.

Я и есть та букашка, сударыня, коя дерзает вас просить приказать господину штатгальтеру Шраттенбаху помедлить еще неделю, прежде чем он раздавит меня туфелькой Вашего Величества. Может статься, что после столь незначительного промедления он не станет меня давить, быть может, Ваше Величество изымет из рук его августейшую туфельку, врученную ему исключительно для подавления мошенников, а не заезжего венецианца, который, невзирая на совершенный им побег из Пьомби, всецело подчиняется законам Вашего Величества.

Писано 21 января 1767 года. Казанова».

Послание имело огромный успех. Князь Кауниц переписал его себе на память, венецианский посланник в Вене отослал копию в сенат развлечь сенаторов, а Казанова получил недельную отсрочку.

Из Вены путь Казановы лежал в Париж. Миновав Линц и Мюнхен, он остановился в Аугсбурге, решив прожить там несколько месяцев, дабы отдохнуть от выпавших на его долю за последнее время передряг. Денег, по его собственному признанию, у него было мало, однако и потребностей тоже. Он играл «по маленькой» и пытался подыскать недорогую любовницу. Но как часто бывало с ним в последнее время, он, собираясь в путь, испытывал сильнейшую нужду в деньгах, ибо, даже играя по маленькой, нередко проигрывал. Он решил попросить денег у князя Карла Курляндского[69], который в то время находился в Венеции, куда Казанова дал ему несколько рекомендательных писем. Желая придать просьбе о деньгах более политесный вид, Казанова решил поведать князю секрет изготовления философского камня, проще говоря — изготовления золота. Так как князь не был посвящен в тайну магического шифра, Авантюрист не стал шифровать рецепт, о чем и уведомил адресата, попросив его сжечь письмо после прочтения. Первую просьбу — о деньгах — князь исполнил, вторую — нет, и послание Авантюриста вместе с адресатом попало в Бастилию, а после разрушения крепости — в архив, с прочими бастильскими документами. Досужие охотники за сокровищами перевели рецепт на разные языки, о чем в свое время стало известно Казанове, однако сведений о том, что кто-то сумел на его основании получить золото, к нему не поступило. Вероятно, никто не сумел сконструировать нужной плавильни, а также проделать весь процесс с необходимым тщанием, на чем особенно настаивал Казанова.

Вот этот рецепт: «Возьмите четыре унции серебра и опустите их в крепкую водку, то есть в азотную кислоту, получив надлежащий раствор, произведите осаждение серебра при помощи медной пластины. Вновь получив металлическое серебро, промойте его теплой водой, дабы отделить от него всевозможные окисленные вещества; потом серебряный порошок хорошенько высушите, добавьте к нему пол-унции аммиаковой соли, достаточно все смешайте и засыпьте в реторту (сосуд этот Казанова буквально называет „черепахой“), коя становится приемником. Осуществив указанные приготовления, возьмите фунт жженых квасцов, фунт сурьмы, четыре унции меди, четыре унции самородной киновари и две унции серы. Сотрите все в порошок и, перемешав, как подобает, засыпьте в колбу таковой величины, чтобы порошок занимал не более половины колбы. Колбу сию поместите на плавильную печь с четырьмя поддувалами, ибо огонь потребно будет раздуть до четвертой степени. Начинать же нагревать следует на слабом огне, дабы изгнать „субстанции флегмические“ или же „гидропические“. Когда станут появляться спирты, взять реторту с серебром и аммиаковой солью. Затем оба сосуда соединить „замазкой премудрости“. Спирты будут перегоняться, а вьь смело доводите огонь до третьей степени горения. Когда же начнется возгонка, без колебаний откройте четвертое поддувало, однако с опаской, как бы возгон не проник в сосуд с серебром. После все охладить, разъединив сосуды. Когда оба сосуда остынут, возьмите сосуд с серебром, заткните его пузырем, свернутым „в три двойных“, и поставьте его в печь с воздушным круговращением; пузырь же должен смотреть вверх. Потом двадцать четыре часа держите на слабом огне, обдувая со всех сторон воздухом; затем уберите пузырь, поверните реторту к центру, чтобы могла начаться перегонка. Увеличивайте огонь для выпаривания спиртов, дабы в массе не оказалось влажных субстанций; так до полного высушивания. После достаньте реторту и процедуру повторите трижды. Получится золото. Если к нему добавить еще две унции золота, получится целых четыре унции драгоценного металла. Золото сие устойчиво ко всем испытаниям, совершенно по весу, ковкое, однако бледного цвета».

НЕГОСТЕПРИИМНАЯ ИСПАНИЯ И РОКОВЫЕ ИСПАНКИ

По прибытии в Париж Казанову постигло еще одно ужасное горе: в Венеции скончался старый сенатор Брагадин. Уже много лет Казанова не виделся со своим приемным отцом, однако продолжал питать к нему теплые чувства. Брагадин никогда не забывал о своем приемном сыне, всегда помогал ему, отчего в конце концов влез в долги, и оставшееся после него имущество было пущено с молотка для удовлетворения кредиторов. Последнее, что он сумел сделать для Джакомо, — за сутки до смерти завещать ему вексель на тысячу экю; вексель этот был приложен к письму сенатора Дандоло, извещавшего Казанову о кончине его покровителя. Получив горькое известие, Казанова разрыдался, и на него с новой силой нахлынула тоска по родине; больше всего на свете ему сейчас хотелось вернуться в Венецию, проплыть в гондоле по ее каналам, постоять на шатких мостиках, повидаться с немногими оставшимися там друзьями… Три дня безвыходно провел он в доме своего брата Франческо, куда пришло страшное для него письмо. Пожалуй, впервые в жизни Казанова чувствовал себя потерянным. Гражданин мира тосковал по единственному городу, клочку земли и кусочку моря, где он мог сказать себе: «Я — дома» и наконец остановить калейдоскоп стран, городов и лиц, беспрерывно проплывавших у него перед глазами. Но путь в этот город был ему заказан.