Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Как-то в середине января Альберт предложил Мэри уйти из магазина в воскресенье после обеда. Та наотрез отказалась:

– Ты же знаешь, Альберт, сколько у нас работы. Надо наверстать упущенное вчера – ведь у нас ни души не было. Все отправились смотреть пожар.

Мэри понимала, что поступает нехорошо. Альберт накануне тоже бегал в пригород смотреть пожар. Отель «Сент-Чарльз», гордость американского квартала, сгорел до основания. Выгорели четыре квартала вокруг отеля. Балконы и крыши французского квартала были забиты зрителями, которые наблюдали, как обрушился знаменитый купол огромного отеля. Пламя было видно из любой точки города.

Альберт не прореагировал на язвительность Мэри. Он даже ее не заметил.

– Мэри, тебе непременно надо пойти со мной. Подумать только, живу здесь почти год и даже не знал… Хорошо, один человек на пожаре сказал мне. Каждое воскресенье на площади Конго устраивают пляски вуду. Ты только представь себе – какие краски, какие узоры на ритуальных одеждах! Я не сомневаюсь, что многое почерпну для карнавальных костюмов. Вот почему мне надо, чтобы ты пошла со мной. Ты скажешь мне, какие надо внести изменения, чтобы белые женщины захотели надеть костюмы танцовщиц вуду. Это будет сенсация.

– Да… мысль интересная… что-то в ней есть, Альберт… но покупатели…

Ханна решила все за нее:

– Иди, Мэри. Я не хочу – жутко боюсь вуду. Ты иди и последи за Альбертом вместо меня. Я страшно волнуюсь, когда он уходит куда-то один.

По-настоящему площадь Конго называлась Круглой, но об этом помнили только составители карт города. Она располагалась в шести кварталах от магазина в конце Рэмпарт-стрит – между Сент-Питер и Сент-Энн. Альберт и Мэри добрались туда пешком меньше чем за десять минут.

Еще за два квартала они услышали бой барабанов.

За один квартал стали различимы хлопки и выкрики. Голоса кричали хором: «Ба-дум… ба-дум…» Мэри показалось, что ее сердце забилось в такт барабанам. Это было увлекательно.

Две трети площади было отгорожено частоколом. Со всех четырех сторон в заборе были калитки, и возле каждой стоял полицейский.

– Зачем здесь полицейские? – спросила Мэри Альберта. – Нас не впускать или их не выпускать?

Зрители, большей частью белые, выстроились по сторонам забора и смотрели на танец. На неогороженной трети площади люди толпились возле столиков, над которыми были раскрыты большие зонты. Там темнокожие ларечники торговали пралине, кофе, рисовыми пирожными, гумбо, пивом.

Тощий белый господин с козлиной бородкой, стоявший возле Мэри и Альберта, кашлянул и приподнял серую шляпу с широкими полями.

– Извините, – сказал он. – Я совершенно случайно услышал ваш вопрос, мисс. Если позволите, с удовольствием расскажу вам об этом любопытном зрелище. Я его всесторонне изучил. Я пишу книгу об африканских ритуалах и обычаях в том виде, в каком они сохранились в других странах. Я профессор Иезекия Абернети.

Альберт прервал его:

– Здесь нам делать нечего. Все танцоры одеты в обноски белых. Пошли.

Мэри тронула его за руку.

– Побудем еще немного. Мне интересно. – Ногой она отбивала такт барабанного боя.

Рядом с ней бубнил профессор:

– Все танцоры и музыканты – рабы. Потому здесь охрана. В городе действует постановление, по которому рабам разрешено собираться здесь по воскресеньям с четверти четвертого до шести или до заката – в зависимости от того, когда он наступает. Разумеется, это зависит от времени года. Музыкальные инструменты представляют собой любопытную модификацию инструментов, характерных для тех стран…

Мэри бочком протиснулась подальше от него.

Представление захватывало дух. Оно было экзотическим. Варварским. Мэри охватила дрожь, когда она взглянула на барабанщиков. Они были очень сосредоточенны, отстранены от внешнего мира, как будто пребывали в трансе. Они отбивали устойчивый ритм на шкурах, туго натянутых на что-то похожее на выдолбленные стволы деревьев. Вместо палочек барабанщики пользовались длинными, мосластыми, ослепительно белыми костями. Кроме барабанов, никаких музыкальных инструментов не было. Мелодию создавал непривычный заунывный хор, который не то пел, не то декламировал нараспев.

Танцующие пели и одновременно танцевали. Все они пели одну и ту же песню, но впечатление было такое, что каждый пел отдельно, только для себя. Пели тихо, иногда просто бормотали. Высокие, гнусавые голоса выводили причудливо вибрирующую минорную мелодию, которая гулко отдавалась в воздухе.

И танцевали тоже каждый сам по себе, словно в одиночку.

Мужчины и женщины танцевали совершенно по-разному. Мужчины вращались на небольшом пространстве, высоко подпрыгивали и топали ногами, яркими пятнами выделяясь по всей площади. Женщины же почти не передвигали ноги, плотно сдвинув их, они крепко вжимались в утоптанную землю. При этом тела их тряслись или извивались – от ярких тиньонов до лодыжек.

Иногда Мэри удавалось уловить отдельные слова. «Танцуй, Калинда, ба-дум, ба-дум» – это был припев. Но пели на франко-африканском патуа, которого она совсем не понимала. Ей очень хотелось спросить профессора, о чем поют, но она решила, что знать это вовсе не обязательно. Скорее всего, она не поймет смысла песни, даже если будет знать ее слова.

Внезапно ей стало неловко смотреть на этих людей, которые танцуют, хоть и на виду у всех, но так сокровенно. В ярких обносках рабов, в оживленном интересе белых зрителей к их глубоко интимным переживаниям, запечатленным в голосах и движениях тел, было нечто невыразимо печальное. Мэри отвернулась и поискала глазами Альберта.

В нескольких ярдах от себя она увидела Жанну Куртенэ с отцом и Филиппом. Жанна моментально заметила Мэри, улыбнулась и направилась было к ней, но Карлос Куртенэ взял дочь за руку и увел прочь. Филипп поднес было руку к шляпе, но прервал жест на полпути и устремился вслед за отцом.

Мэри почувствовала, как краснеет от этого демонстративного пренебрежения, но затем улыбнулась про себя. Карлос Куртенэ ей больше не страшен, а утрата дружбы Жанны и Филиппа особого значения не имела. Она была так счастлива, что подобные мелочи не беспокоили ее. Через какой-нибудь месяц-полтора Вэл вернется.

Толпа возле частокола зашевелилась. Танцы и барабанный бой стихли. Мэри протиснулась на свое прежнее место. Ей было интересно, чем вызвана такая перемена.

К центру площади шла женщина. Рабы расступались, пропуская ее, словно королеву. Осанка и поступь женщины были торжественны и царственны, а платье определенно было не с плеча белой женщины. По всей площади Конго разносилось шуршание ее синих шелковых юбок. Платье сидело на ее статной и женственной фигуре так, словно было сшито в лучшем парижском доме специально для нее. На ней были браслеты и серьги с бриллиантами и рубинами, по кольцу на каждом пальце, драгоценностей хватило бы на то, чтобы выкупить плененную королеву.