Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Вэл оставил цветы для баронессы де Понтальба. На ленте, скрепляющей букет, стояла такая же ажурная монограмма «АП», как и на балконах ее домов. В центре букета, оставленного на провисающей калитке домика Мари Лаво, торчала записка. В букетах, которые он оставил теткам и кузинам с улиц Конде, Тулуз, Бурбон, Орлеан, Конти, Дюмэн, Урсулинской и Госпитальной, находились миниатюрные позолоченные ясельки с глазурованным младенцем Иисусом. Он велел кучеру проехать вдоль Кэнал-стрит и объехать кругом респектабельную часть американского квартала. Затем, мчась во весь опор, успел вернуться во французский квартал, в старый дом на углу Шартр-стрит и Сен-Филипп, где его бабушка по материнской линии помыкала всей семьей, не вставая с обтянутого парчой кресла-каталки. Самый большой и самый красивый букет предназначался для нее. В нем была спрятана большая жестянка ее любимого нюхательного табака.

Экипажи с элегантно одетыми джентльменами никогда не доезжают до Ирландского канала. Но Мэри Макалистер тоже видела Вальмона – он стоял на аллее камелий в Бенисоне, окруженный цветами. Сидя за уставленным яствами столом миссис О'Нил, она улыбалась и соглашалась со всеми, что таких вкусных жареных фазанов она не видела ни на одном праздничном столе. Но мысленно она перелистывала, как дневник, странички своей памяти. А листья с веточки омелы, подшитые с изнанки платья, кололи ее нежную кожу прямо над сердцем.

Глава 42

На другое утро Мэри вышла из дома миссис О'Нил с первыми лучами солнца и направилась сквозь слякоть и грязь Эдел-стрит к береговому валу. Длинные легкие ветви плакучих ив тихо колыхались в тумане, поднимавшемся с реки. Она стояла, опираясь на ствол дерева, и ждала, когда мимо проплывет пароход Вальмона. Иногда веточка со свежими листьями, покачиваясь, ласкала ее щеку тихим прикосновением. Мэри была совершенно счастлива.

Она отдала Вальмону свое сердце. И верила, что он отдал ей свое. Мэри ничего не знала о том, как мужчины ведут себя с женщинами. Для нее поцелуй Вэла означал объяснение в любви.

Когда «Бенисон» прошел мимо, она помахала платком, хотя и не ждала, что Вэл заметит ее. Она упорно искала глазами Вэла, но судно шло вдоль дальнего берега широкой Миссисипи, и фигуры на борту были настолько малы, что различить их было невозможно. «Ну и что», – подумала она и пошла по валу к Пляс д'Арм – в магазин.

Последующие недели были переполнены работой. На Крещение новоорлеанцы обменивались подарками. Сразу после Рождества люди ринулись по магазинам в поисках подарков. И даже то, что Ханна не говорила по-французски, не служило препятствием. Посетители брали веера, шарфы, перчатки, ленточки и, протягивая их одной рукой Ханне или Мэри, в другой руке держали наготове деньги.

Очень много женщин хотели заказать бальные платья. Пришлось даже ограничиться приемом двух заказов из пяти, несмотря на то что они наняли еще одну швею. Мэри каждый вечер допоздна засиживалась за шитьем.

Когда лакей Понтальба доставил в магазин записку, Мэри бегло заглянула в нее и отложила в сторону. У нее было слишком много дел, и подумать над запиской ей было некогда. Позднее, когда образовался небольшой перерыв, она поделилась с Ханной своими размышлениями о том, чего может хотеть баронесса.

– Если она хочет поторопить меня со своей мантильей, придется ей отказать, – заявила Мэри. – Будет готово тогда, когда обещано, и придется ей этим удовлетвориться.

Ханна умоляла ее передумать. Баронесса как-никак их домовладелица и к тому же оказывает покровительство Альберту. Без ее помощи они могли бы просто разориться.

– Сделай все, что она просит, Мэри. Умоляю тебя!

К концу дня, когда Мэри позвонила в дверь апартаментов Понтальба, она очень устала и была настроена весьма воинственно. В своей работе она ненавидела одно – собственное бессилие перед богатыми и власть имущими. Когда клиенты вели себя грубо или слишком требовательно, она находила утешение лишь в мыслях о растущих цифрах в маленькой записной книжечке, где она вела счет своим вкладам в банк штата Луизиана.

Микаэла де Понтальба принимала посетителей отнюдь не так, чтобы они чувствовали себя комфортно.

– Что вы там встали? – спросила она, когда Мэри ввели в гостиную. – Идите на свет, чтобы я могла вас разглядеть… Под люстру встаньте… Так, теперь пойдите сядьте вон в то кресло.

Мэри взорвалась:

– В мире простых людей, откуда я родом, сначала принято здороваться, – холодно сказала она.

Микаэла откинула голову и рассмеялась:

– Прекрасно, мадемуазель, прекрасно. Здравствуйте! Добрый вечер! Не угодно ли присесть и выпить чашечку кофе? Кажется, вы мне понравитесь, а мне нравятся немногие.

Так началась эта странная дружба. Кофе после работы превратился в ежедневный ритуал.

Баронессе пришлись по вкусу целеустремленность, решимость и трудолюбие Мэри. Больше всего ей нравилось то, что Мэри никогда не жаловалась и никогда не искала себе оправданий. Эти черты были свойственны самой Микаэле. Отчасти она видела в Мэри себя, и поэтому ей нравилось то, что она видела.

Мэри тоже признавала некоторое сходство их характеров, но уважала его больше в Микаэле, чем в себе самой. Она полагала, что из-за бедности ей не остается ничего, кроме упорного труда, тогда как баронесса была богата и у нее не было никакой необходимости лично присматривать за строителями, забираясь на леса, или вбивать колышки в саду, который она разбила на Пляс д'Арм.

Но больше всего ее восхищала в Микаэле эрудиция. Нередко она ощущала себя ужасной невеждой, не понимая ни одной ссылки Микаэлы на писателей, художников и государственных деятелей, которые входили в парижский кружок баронессы.

Когда она призналась, что чувствует себя невеждой, баронесса не проявила ни малейшего сочувствия:

– Разумеется, ты невежда, но не дура же! Невежество можно исправить, глупость – никогда.

Прочитав парижские газеты, она отдавала их Мэри, одалживала той книги.

Когда Мэри не удавалось немедленно прочесть их, баронесса выходила из себя:

– Счет в банке может и подождать – лучше делай вклады в собственную голову! Найми кого-нибудь на эту занудную ручную отделку, которую ты, похоже, монополизировала. Сколько тебе лет, Мэри? Еще семнадцати нет? Молодежи свойственно строить иллюзии, будто впереди бездна времени. Но это не так. Время надо использовать сейчас – для обучения и для жизни. Если ты будешь жить, как сейчас, то к двадцати пяти годам превратишься в занудную, невежественную, полуслепую, бесцветную женщину, кругозор которой ограничен стенами ее лавки.

Когда Мэри доложила ей, что сманила из ателье мадам Альфанд Мари Вторую, специалистку по вышивке, баронесса распорядилась убрать кофе и подать шампанского.