Последний год - Алексей Новиков

Ссылка подсудимого на письма, находящиеся у ею величества, обратила особое внимание судной комиссии. Комиссия вынесла решение:

«Представить по команде о всеподданнейшем испрошений у его императорского величества писем, на которые подсудимый ссылается в доказательство своих объяснений».

Между тем судьи удостоверились, что секундант поручика Геккерена виконт д'Аршиак выбыл за границу. В связи с этим допросили князя Вяземского, которому виконт д'Аршиак оставил подробное письмо о дуэли. Вяземский представил это письмо. В нем с протокольной точностью был описан весь ход поединка. По существу же дела Петр Андреевич не колеблясь ответил:

– Я никогда не слыхал ни от Александра Сергеевича Пушкина, ни от барона Жоржа Геккерена о причинах, имевших последствием сие несчастное происшествие.

Комиссия больше не тревожила Петра Андреевича. И сам Вяземский никогда и никому ничего больше не расскажет. Только в редких случаях обронит с оглядкой кому-нибудь из очень близких людей:

– Предмет щекотлив. До полной истины далеко. Вы не знаете всех данных, всех доводов. – И, нахмурясь, опять замолчит.

…Пока военно-судная комиссия вызывала через начальство секунданта Пушкина, подполковника Данзаса, и требовала послужные списки подсудимых, поступили испрошенные от императора письма Пушкина. Царь не имел больше в них нужды.

Письма были писаны по-французски. Члены военно-судной комиссии занялись переводом. Перевели первое письмо. Поручик Геккерен прав! Пушкин сам в ноябре отказался от своего вызова. Приложили к делу свой перевод пушкинского письма: «прошу господ секундантов считать мой вызов недействительным, так как я узнал стороной, что барон Геккерен решил жениться на девице Гончаровой после дуэли».

Так в поле зрения судной комиссии попало новое лицо – Екатерина Николаевна, баронесса Геккерен, рожденная Гончарова.

Когда же перевели письмо Пушкина к барону Луи Геккерену, то поняли и самые неискушенные из судей: важная роль в истории дуэли принадлежит Наталье Николаевне Пушкиной.

Расторопный аудитор немедленно составил новый вопросный пункт поручику Геккерену:

«…в каких выражениях заключались письма, писанные вами к господину Пушкину и жене его?»

Вопрос был затруднителен. Дантес не знал, какие его письма могли быть обнаружены у Натали. Он так и не знал о ней ничего! На всякий случай пришлось приоткрыть истину. В переводе на канцелярский язык его объяснение гласило:

«Посылая довольно часто к госпоже Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые, коих выражения могли возбудить щекотливость Пушкина как мужа…»

Нападки Пушкина были, оказывается, вовсе не так беспричинны. Но, спохватившись, Дантес сделал очень существенную для себя оговорку:

«…вышеупомянутые записки и билеты были мною посылаемы к госпоже Пушкиной прежде, нежели я стал женихом».

– Браво, мой аудитор – воскликнул, подписывая показание, Дантес. – Именно это я хотел подчеркнуть!

По-видимому, он был по-прежнему в безоблачном настроении, этот поручик. Пусть читает его показания хоть сам император. Разве не ясно, что после сватовства он совсем оставил Натали?

Тем временем судная комиссия допросила подсудимого подполковника Данзаса. Он подробно изложил объяснения Пушкина, данные поэтом в день дуэли на квартире д'Аршиака.

Положение Дантеса становилось нелегким. Конечно, он мог ничего не объяснять о причинах, побудивших его свататься к Екатерине Гончаровой, но вокруг имени Натальи Пушкиной продолжало вертеться все дело. Комиссия опять обратилась к Дантесу. Ответ его был категорический:

«Что касается моего обращения с госпожой Пушкиной, то, не имея никаких условий для семейных наших сношений, я думал, что был в обязанности кланяться и говорить с нею при встрече в обществе, как и с другими дамами, тем более, что муж прислал ее ко мне в дом на мою свадьбу, что, по моему мнению, вовсе не означало, что все наши сношения должны были прекратиться».

Но и этого показалось подсудимому недостаточно. Он говорил долго и много. В конце концов, когда переводчик все перевел, аудитор дополнил показание барона Жоржа Геккерена:

«К сему присовокупляю, что обращение мое с госпожой Пушкиной заключалось в одних только учтивостях, точно так, как выше сказано, и не могло дать повода к усилению поносительных слухов…»

И снова остался вполне доволен собой подсудимый; он оправдался перед императором по самому щекотливому обстоятельству. Вся остальная судебная процедура очень мало его волнует.

Иначе отнесся к этому показанию председатель военно-судной комиссии, флигель-адъютант полковник Бреверн. Поручик Жорж Геккерен начинает излишне много говорить о госпоже Пушкиной. Возникает прямая надобность в ее объяснениях. Но высокая рука охраняет Наталью Николаевну от всех неприятностей и волнений. Как же быть?

Полковник Бреверн внес на рассмотрение комиссии неожиданное предложение – немедленно привести дело к окончательному решению. Члены суда тотчас согласились.

Но этому вдруг воспротивился аудитор комиссии, ничтожный чиновник тринадцатого класса Маслов. Он даже подал рапорт! Он считал необходимым затребовать от вдовы «камергера Пушкина» объяснения о многом: о переписке с ней подсудимого поручика Геккерена, о поведении с ней обоих баронов Геккеренов… Наивному чиновнику казалось, что комиссия, не допросив Наталью Пушкину, допускает вопиющее нарушение судебной формы.

«Если же комиссии военного суда, – писал в рапорте аудитор Маслов, – неблагоугодно будет истребовать от вдовы Пушкиной по вышеназванным предметам объяснений, то я всепокорнейше прошу, дабы за упущение своей обязанности не подвергнуться мне ответственности, рапорт сей приобщить к делу для видимости высшего начальства».

Полковник Бреверн, читая рапорт, высоко поднял брови:

– Скажите! Заговорила судебная крыса!

Но и угомонить чиновника тринадцатого класса тоже ничего не стоит.

Так и состоялось окончательное постановление комиссии:

«…дабы не оскорблять без причины госпожу Пушкину требованием изложенных в рапорте Маслова объяснений, приобщив упомянутый рапорт к делу, привесть оное к окончанию».

Сам же аудитор Маслов и оформлял это постановление, уже без всяких возражений и с полным усердием.

Глава двенадцатая

Наталья Николаевна Пушкина еще оставалась в то время в Петербурге. Правда, хлопоты, связанные с предстоящим отъездом, были в разгаре. Мебель сдавали на хранение в склад. Рассчитывали прислугу. Готовили к зимнему путешествию теплое платье, обшивали детей.

Наталья Николаевна почти никого не принимала. Выезжала только в церковь, но, чтобы и здесь не быть на виду, облюбовала уединенную домашнюю церковь богомольного князя Голицына.

Возвращалась домой и могла часами сидеть в оцепенении. В опустевшем доме снова распоряжается Азинька. Азинька хлопочет, но находит время и для того, чтобы побыть с Натали. Они редко разговаривают о недавнем прошлом, но часто плачут вместе. Верный друг Азинька умеет все понять без слов. Она понимает, впрочем, гораздо больше, чем думает об этом Наталья Николаевна. Таша лишилась мужа, – она, Азинька, потеряла все. Снова быть ей только тенью в доме Натали. Так часто плачут они вместе, но каждая о своем. Потом вспомнит Азинька: столько перед отъездом дел! Слуги и швеи ждут ее распоряжений…

Наталья Николаевна ни о каких делах думать не может. Спасибо императору – в помощи осиротелому семейству он проявил истинную щедрость. В доме появились деньги, нет ни в чем нужды. Граф Григорий Александрович Строганов, назначенный опекуном к сиротам, нашел чиновника, который в свою очередь устраняет от Натали все деловые хлопоты.

Князь Одоевский и почтительный, благоговеющий перед памятью поэта Краевский разбирают его библиотеку. Из-за закрытых дверей кабинета слышатся негромкие голоса. Порой прислушается Наталья Николаевна и вздрогнет: «Кто там?» И сейчас же очнется: «Господи, упокой душу новопреставленного раба твоего…»

Приходил Жуковский. Говорил о вечном блаженстве душ, покинувших юдоль земную, и о рукописях Пушкина, прошедших жандармский осмотр. Рукописи оставались у Василия Андреевича для публикации в «Современнике» и в будущем собрании сочинений покойного. Только тетради с записями Пушкина по истории Петра император приказал доставить к нему.

Василий Андреевич был готов к новым трудам во славу Пушкина. Потом он ласкал притихших детей-сирот и не мог удержать слез.

Одним из немногих посетителей оставался Александр Иванович Тургенев. Уловив удобную минуту, он рассказывал новости Азиньке. Он уже передал ей список стихов Лермонтова. Теперь ходят по городу новые дополнительные строки. Только вряд ли того же автора: непомерно дерзки. Как бы опять не всполошились власти! Не дай бог!.. И осторожно передавал Азиньке новый список. Может быть, пожелает ознакомиться Наталья Николаевна?