Жена башмачника - Адриана Трижиани

Как-то воскресным днем Энца готовила пасту, как вдруг услышала пение. Она улыбнулась, порадовавшись, что Анжела достаточно освоилась, чтобы без разрешения включить фонограф.

Запись продолжала играть, и вдруг Энца поняла, что после вступления, прозвучавшего а капелла, оркестр так и не подхватил мелодию. В тишине дома звучал лишь один голос. Энца бросила месить тесто, вытерла руки кухонным полотенцем и пошла на звук. У комнаты Анжелы она остановилась. Анжела пела. Подобного пения Энца не слышала с тех времен, когда замирала от голоса Джеральдины Фаррар. Анжела не скользила к ноте, она просто брала ее и держала. Этот хрустальный тембр был природным, Божественным даром. Энца закрыла глаза, следуя за звуками. Анжела обладала уникальным, неповторимым голосом. Энца стояла подле двери, пока пение не стихло, а потом на цыпочках вернулась на кухню.

Энца в самом нарядном пальто, новых перчатках и лучшей своей шляпке направлялась вверх по Вест-Лейк-стрит. У нее была назначена встреча с Робин Гомонофф, единственной в Чисхолме учительницей музыки. Мисс Гомонофф преподавала пение и игру на фортепьяно.

Дверь открыла сама мисс Гомонофф – строгая, чопорная дама с седыми волосами. Она пригласила Энцу присесть в гостиной возле кабинетного «Стейнвея». Это был единственный сияющий предмет в тусклом интерьере маленького домика.

– Я бы хотела поговорить с вами об Анжеле Латини, – заговорила Энца, в душе опасаясь, что эта величественная дама сейчас поднимет ее на смех.

Но мисс Гомонофф не удивилась:

– Я знаю Анжелу Латини. И думаю, у девочки есть талант. Если она будет серьезно заниматься, работать как следует, из нее может выйти профессиональная певица.

– Мне кажется, она поет как Джеральдина Фаррар.

– Вы учились оперному пению?

– В молодости я работала в Метрополитен-опера.

– Вы пели?

– Шила. Но я люблю музыку и думаю, что занятия пойдут Анжеле на пользу. К своим юным годам она уже немало вынесла, и мне кажется, что пение пробудит в ней вкус к жизни.

– Ну что ж, давайте не будем терять времени. – И Робин Гомонофф протянула Энце руку.

– Сколько вы берете за урок?

– С вас – ни цента. Через несколько месяцев, миссис Ладзари, Анжела сама начнет меня учить – так она хороша.

Энца встряхнула сковородку, на которой потрескивали зерна попкорна, плотно закрыла крышку и выждала, пока взрывы не затихли.

– Скорее, Ценца! Антонио в стартовой пятерке!

Энца высыпала попкорн в миску, и они с Анжелой, как и каждую субботу с начала баскетбольного сезона «Нотр-Дам», уселись у радиоприемника. «Нотр-Дам» играл в Саут-Бенде с «Армией».

Анжела и Энца слушали, как Антонио зарабатывает очки для своей команды. Они смеялись, когда комментатор коверкал его фамилию. Анжела каждый раз его поправляла.

– Знаю, он меня не слышит, – сказала Анжела со смехом. – Но мне бы хотелось, чтобы слышал.

Когда Антонио в 1940-м закончил с отличием Нотр-Дам, Веда Пониквар, редактор «Чисхолмской свободной прессы», опубликовала про него статью с фотографией. Заголовок гласил: «Сын своего отца».

Как только Антонио, получив диплом, приехал в Чисхолм, его ждала повестка из призывной комиссии. Его вместе с матерью просили прибыть в Хиббинг. Анжела не сумела скрыть потрясения. А у Энцы сердце словно придавило неимоверной тяжестью. Она знала, что сына отправят в Европу, где разгоралась война. Ее преследовали страшные рассказы Чиро. Энца не могла избавиться от чувства, что история повторяется. С Антонио она своими страхами не делилась, но легче от этого не было.

– Мы позвали вас сюда, потому что вы в особенной ситуации. – Полковник Роберт Вукад взглянул на Энцу, затем на Антонио. Встреча происходила в маленьком призывном пункте на центральной улице Хиббинга. – Я знаю, что ваш отец сражался на Первой мировой. Вы единственный сын в семье, и ваша мать – вдова. Мы не обязаны посылать вас в район боевых действий. Фактически мы даже можем освободить вас от призыва. Правительственная политика состоит в том, чтобы не разлучать такие семьи.

– Я хочу отправиться на войну, сэр. Хочу служить своей стране. И не хочу сидеть на скамейке запасных.

– Ваша мать может с вами не согласиться. Миссис Ладзари?

Энца хотела бы сказать офицеру, что предпочла бы получить для сына освобождение. Как и любая мать на ее месте. Она уже потеряла мужа, и мысль о новой потере была невыносима. Энца взглянула на Антонио: он пребывал в той спокойной уверенности, из какой и рождается смелость. И она тихо проговорила:

– Сэр, мой сын пойдет служить, как любой другой молодой человек. Не нужно давать ему освобождение только ради меня. Для меня как для матери куда важнее, что он хочет защитить свою страну.

– Спасибо, мама.

В трамвае до Чисхолма они обменялись лишь парой слов и домой тоже шли в молчании. С тяжелым сердцем Энца открыла дверь своего дома. Антонио прошел в прихожую, где разливался аромат соуса из томленых помидоров и базилика.

– Анжела? – позвала Энца.

– Я приготовила ужин, поднимайтесь! – прокричала та сверху.

Стол был застелен белой скатертью, зажженные свечи освещали лучший фарфор Энцы. На кухне была и Бетси, подруга Антонио, только что окончившая школу медсестер. Повязав поверх форменной одежды фартук, она размешивала салат. Анжела, которой недавно исполнилось четырнадцать, суетилась у плиты в линялых джинсах и джемпере Антонио. Волосы она замотала полотенцем.

– Простите. Не успела переодеться. И не хотела закапать томатным соусом праздничную блузку.

Бетси одной рукой приобняла Анжелу:

– Я сказала ей, что она хороша как есть.

Антонио поцеловал Бетси:

– Как и ты.

В этот вечер они устроили скромный пир: spaghetti pomodoro, салат из свежих овощей и шоколодный торт. Они вспоминали забавные истории про каток, баскетбол в средней школе и тот вечер, когда Бетси упала во время танцевальных соревнований на Сербских днях. Энца наблюдала за сыном, впитывая взглядом, запоминая каждую его черточку и мечтая, чтобы этот вечер никогда не кончался. Она молилась, чтобы ему очень, очень, очень повезло и чтобы в один прекрасный день он вернулся домой.

Летом Антонио отплыл из Нью-Хейвена с военными моряками. Накануне он позвонил домой. Энца за последние месяцы стремительно поседела. Тревога не оставляла ее ни на минуту.

В последующие месяцы она жила от одного письма Антонио до другого; разворачивала их сразу же, как только доставала из почтового ящика. Заколкой вскрывала конверт и принималась читать. Перечитав не меньше дюжины раз, Энца убирала письмо в карман, где и носила, пока не приходило следующее. Последнее письмо лишь усилило ее тревогу. Антонио писал об отце, чего никогда раньше не делал.

15 февраля 1943 года

Милая моя мама,

Не могу тебе точно сообщить, где я нахожусь, но каждое утро я вижу вокруг лишь голубой простор. Трудно поверить, что за этой красотой, в самой ее глубине, может скрываться коварный и проворный враг.

Я много думаю о папе. Мне ужасно тебя не хватает, и мне очень не нравится, что ты в Чисхолме одна. Мама, когда я вернусь домой, давай поедем в твои горы. Я хочу увидеть луга Скильпарио и монастырь, в котором папа рос. Он хотел, чтобы мы туда съездили, и нам непременно нужно это сделать. Пожалуйста, не плачь по ночам. Я в безопасности, в хорошем полку, с отличными парнями. Несколько человек из университета Миннесоты, остальные из Техаса и Миссисипи, а один парень из Висконсина, мы зовем его Виски. Он рассказывает длиннющие истории об этом своем Висконсине. Мы даже иногда начинаем умолять его замолчать, говорим, что с нас хватит, но чаще слушаем, пусть себе болтает. Он у нас вместо радио. Люблю тебя, мама, мое сердце принадлежит тебе, и я скоро буду дома.

Энца отложила работу – аккуратно свернув пальто из универмага Блумквиста, которое подгоняла.

Почтовый ящик она проверяла каждое утро. Если письма не было, она надевала пальто и долго-долго шла пешком по улицам до почтового отделения. Там она просматривала ежедневно обновляемые списки погибших. Она не единственная завела такую привычку. Каждая мать в Чисхолме, чьи сын или дочь воевали, делала то же самое. Хотя порой они и притворялись, будто пришли по какой-то почтовой надобности, но все знали правду друг о друге.

Весной 1944-го в Чисхолм, штат Миннесота, приехала Лаура Хири Чапин. Ее Генри учился в закрытой школе, и Лаура могла сопровождать Колина в поездках по стране. Он теперь продюсировал выездные постановки Метрополитен-опера.

Как только Анжелу приняли в Джульярдскую школу[103], Энца позвонила подруге, которая как раз собиралась в Чикаго на премьеру «Травиаты». Лаура сказала, что с удовольствием сделает крюк и заедет в Чисхолм, а потом самолично доставит Анжелу в Нью-Йорк. «Ведь на что иначе лучшие друзья?» – повторила она свою давнишнюю присказку.