Красавица и генералы - Святослав Рыбас

- Почему прямо не сказали? - спросила Нина. - Верните расписку!

- Это никак невозможно. Нотариус уже заверил. Невозможно!

- Я вам верну ее, когда получу кредит, - объяснила она. - Иначе вы обманете. Я вам не верю.

- Не верите? Ой, вы меня оскорбляете, Нина Петровна. Столько лет жили душа в душу, и она не верит? - Каминка с обиженным видом стал отряхивать пиджак.

- Хорошо, - произнесла Нина и пошла в другую комнату.

Там на трельяже лежал ридикюль. Она вытащила из него маленький браунинг, взглянула на себя в зеркало и быстро вернулась.

- Застрелю обоих, - сказала она, подняв пистолет.

- Ах, бросьте, пожалуйста! - сердито ответил Каминка. - Она застрелит. Как вам не совестно такое говорить?!

- Отдайте расписку, - потребовала она. - Застрелю и скажу, что защищалась от насильников. Я первопоходница, мне поверят.

- Отдайте, - обратился к Каминке нотариус.

- Как "отдайте"? - закричал Каминка. - Не отдам!

- Возьмите у него расписку, - велела Нина нотариусу и повела в его сторону пистолетом.

Нотариус порозовел, повернулся к Каминке и хмуро поглядел на него.

- Я буду жаловаться генералу Краснову! - крикнул Каминка.

- Сами виноваты, - сказал нотариус. - Не видите: пальнет, потом жалуйся сколько влезет.

Он полез в карман Каминке. Тот отпихнул его, тогда нотариус обхватил Каминку, затолкал в угол между столом и стеной и все-таки вырвал расписку чуть ли не с карманом.

- Порвите, - велела Нина.

Бумага треснула, клочки упали на пол, и Нина с облегчением вздохнула. А если бы пришлось стрелять? Каминка вылез из угла испачканный мелом.

- Мошенница! - с горечью вымолвил он. - Я думал - замечательная промышленница!.. И такой удар!.. Последняя шлюха благороднее... Вы еще заплатите, вы очень сильно заплатите, уверяю вас!

Каминка и нотариус ушли. Нина заперла за ними дверь, подошла к балкону и стала смотреть вниз. Ей было стыдно и немного страшно. Ограбила человека. Но что же, вернуть расписку? Она прибрала в комнате, умылась и направилась в спальню читать Сенкевича. За все заплатит!

Ей вспомнилась Лежанка, гора убитых и баба с телегой. Баба приподнимает убитых и осторожно опускает, кого-то ищет.

И Нина подумала, что она такая же несчастная. Кто ее поймет? Кто пожалеет?

2

На следующий день они выехали из Новочеркасска. В окрестностях родного хутора при виде желтых камней песчаника, выпирающих из земли возле дороги, Виктор повернулся к Нине. Она все узнавала, как и он. Вот лошади взбегут на горку, и там откроется необычный курень из старых вавилонов и новой пристройки. А живы ли хуторяне? Не погубила ли их зима? Сейчас это узнается, а пока смотришь не насмотришься на зацветающий шиповник, житняк и полынок, как будто они могут что-то сказать. Они всегда здесь. Здравствуйте, ребята. Прошла зима, мы вернулись. Да, вернулись.

Уже видны тополя-белолистки у ворот, черная жердь журавля в чистом небе и зеленая крыша.

На станции - немецкий патруль, усатые гайдамаки в смушковых шапках, похожие на хохлов-хлеборобов, а здесь - тихо и нет чужих. Родное пепелище, единственный на белом свете уголок!

Но как только вошли во двор, увидели старика с костылем, какими-то жалкими рывками передвигавшегося вдоль окружавшей дом галереи. Это был Родион Герасимович. Он остановился, затряс головой и замычал.

Из-за побеленной горновой кухни-летовки высунулся малыш и тотчас скрылся, не узнав матери.

- Петрусик! Сыночек! - позвала Нина.

Старик застучал костылем по балясинам. У него блестел от слюны подбородок.

На крыльце показалась Хведоровна, с упреком вымолвила:

- Где ж вы раниш булы, детки? Тяжко нам...

Родион Герасимович продолжал стучать, и на стук пришли Макарий с Анной Дионисовной и работница Павла. Москаля не было.

Виктора подхватила волна родства. Убожество и бессилие хуторян бросалось ему в глаза. Парализованный дед, одинокая мать и слепой брат - не много ли на одну семью? Давно ли Родион Герасимович был как кремень и ездил с Виктором через всю Россию в госпиталь, ничего не боялся?

Обнимая мать, он уловил слабый затхловатый запах лежалого платья. Они не виделись больше трех месяцев. Она заметно располнела и приблизилась к границе старости. От того раннего январского утра его отделяли два ранения и ледяной поход. А какие бури захлестнули хутор, он еще не ведал.

- Петрусик! Казуня! - воскликнула Нина, пробуждаясь от безжалостной жизни.

Мальчик обнял ее и стал рассказывать о горе, постигшем их, с детской неразумностью хвастаясь пережитым. В его рассказе смешались и Москаль, и Рылов, и немецкие фуражиры. Макарий с мягкой улыбкой дополнял Петрусика: как Рылов хотел арестовать Нину, как пришли немцы и увезли клетки с курами и овец. В душе Петрусика, должно быть, еще жила память о пожаре, и в появлении матери он почему-то почувствовал приближение нового пожара. Его цепкие пальцы с черными ногтями крепко держали Нину.

Он не знал, кто затушит пожар, поворачивался то к Макарию, то к Виктору.

- Куды коня дели? - строго спросила Хведоровна. - Згубили?

- Я заплачу, - ответила Нина. - Кончились все страхи, будем жить по-людски.

- Згубили коня, - вздохнула Хведоровна. - То голодные, то нимци, а зараз и ты... Кто ж нам допоможе?

- Да я отдам! - с усмешкой воскликнула Нина.

- Она отдаст, - сказал Виктор. - Отдаст!

- Да, да, - Хведоровна опустила глаза. - Всй так кажуть.

Виктор понял, что она не отстанет, и вспомнил о Каминке. Куда бедному финансисту до старухи!

По загорелым морщинистым щекам Хведоровны стекали слезы. Она беззвучно плакала, вымаливая деньги.

- Ну отдай, - попросил Виктор.

И Нина отдала Хведоровне деньги за проданную лошадь. Родион Герасимович загудел, стал махать костылем, но старуха спрятала деньги за пазуху, ему не доверила.

Все сразу увидели, что Нина снова богата, и Павла что-то шепнула на ухо слепому.

- Доченька ты моя, так мы набедували, - пожаловалась Хведоровна. - И вас не чаяли вже устретить...

Она обняла Нину, плача еще сильнее.

- Не верь ей, она меня била! - сказал малыш. - Она ружье мое поломала! Она не любит нас!

Но Нина словно не услышала сына. Она гладила Хведоровну по сутулой спине и утешала.

Анна Дионисовна объяснила, что мальчик ударил немца деревянным игрушечным ружьем, а Хведоровна спасла его. И Нина испугалась за сына. Она отстранила расслабленную старуху, придирчиво оглядела мальчика, но он был цел и невредим.

Весь день на хуторе жили страшными воспоминаниями. Потом стали привыкать друг к другу и спорить.

Хуторянам вернувшиеся Нина и Виктор казались младшими и должны были проникнуться идеей спасения хозяйства. Но зачем Нине это чужое хозяйство, когда у нее было свое? Зачем? С каждым уговором она испытывала неприязнь к темным грубым людям, которые хотели задержать ее как дойную корову. Этот хохлацко-казачье-фермерский хутор шел ко дну. Даже лучший среди них, бедный Макарий, теперь почти открыто жил с тридцатипятилетней работницей, матерью злого волчонка Мигалки. Это деградация. Дальше - болото и конец.