Повести и Рассказы (сборник) - Владимир Покровский

— Вот-вот, — снова заулыбался О'Ты. — Ниночке с детишками приветы передавайте!

— Непременно, — буркнул офицер и пошел снимать свое оцепление.

Когда же подбежал к нему Проспер Маурисович и стал ему пенять, что, мол, что ж вы Странника отпускаете, офицер мрачно, одурманенно на него посмотрел и строго-настрого приказал:

— С нами поедешь, Кандалык, разговор разговаривать.

Проспер Маурисович так и просиял.

— Это что же, значит, за обнаружение Странника к награде меня предоставят? Или, может, к повышению по служебной линии?

— Не предоставят, а привлекут, грамотей деревенский, — возразил ему офицер. — И не к награде или повышению, а к ответственности, причем строгой.

Немного померкнув радостью, Проспер Маурисович нашел в себе силы переспросить, уже и без того угадывая страшную правду:

— За что же… к ответствености-то? Ведь верой и правдой, без единого замечания…

— Стратегический траспорт Комкона преступно разбазаривает направо-налево и еще спрашивает, — сам себе сказал офицер и отдал солдатам приказ немедленно Проспера Маурисовича арестовать и чтоб не визжал больше, потому что и без него башка раскалывается от этой планеты.

Но Проспер Маурисович визжать не перестал, а напротив того, завизжал еще громче, да еще вдобавок стал отбиваться ногами и чем только можно, когда солдаты принялись его арестовывать и к одному из своих вегикелов препровождать.

— Вот такова вся наша жизнь, — еле выкомментировал из себя очень ошеломленный Боб Исакович, глядя на трагическое препровождение Проспера Маурисовича. — Хоть и скотина он, конечно, порядочная, а все-таки жалко.

— Жалко ему, — тут же взвилась очень обозленная Мария. — Ему жалко, он сейчас всех нас тут обрыдает! А не жалко тебе, Боб, что у нас вегикел отняли, законным, между прочим, образом, подаренный на день рождения Анатоль Максимовичу, отцу моего супруга? Тебе не жалко, что нам теперь не на чем до дому добираться? Тебе не жалко, что он, скотина такая, продал нас всех и под расследование комконовское подставил?

— Да ладно тебе, Мария, — сказал Тим, тоже не без грусти наблюдая за препровождением Проспера Маурисовича. Мария тут же набросилась на Тима со словами, полными горькой злобы.

Между тем к О'Ты, безмятежно развалившемуся в своем плетеном кресле, подошел Аскольд и обратился к нему со следующей просьбой.

— Слушай, О'Ты, — сказал он. — Бог ты или не Бог, это нам все равно, но ведь ты же действительно все можешь? Если можешь, пожалуйста, предотврати арест Проспера Маурисовича, хоть и действительно нехороший он человек.

На что О'Ты ответил Аскольду туманной и к делу не очень относящейся фразой.

— Может ли Бог, — спросил сам себя О'Ты, — если Он действительно всемогущ, создать такой камень, который сам понять не может?

— Поднять, а не понять, — машинально поправил его Аскольд.

— Да нет, вот именно что понять, — возразил О'Ты. — Поднять как раз штука не сложная.

— Нет, правда, нехорошо как-то, — поддержал Аскольда Тим. — Он же ведь сам помогал доставать этот вегикел. И вообще помогал часто.

— С прожекторами, например, — подтвердил Аскольд.

— Во-во. А то, что дурь у него в голове, так у кого что-то иное?

— Хороший вопрос, — похвалил О'Ты. — Но ведь с другй стороны. он предал вас. Он, больше того, попытался предать меня…

— Так он же предупреждал! — возразил Тим.

— А я его, может, испытывал. — в свою очередь возразил О'Ты. — Ведь если стать на точку вашего зрения, согласно которой я Бог, то получается, что Проспер ваш Маурисович самого бога предал. Факт сам по себе распространенный, но от этого не менее неприятный. И, кстати, наказуемый очень сильно. Ох, расстроил меня ваш Проспер Маурисович, и поэтому я немножечко отопью.

— Но ты хоть вегикел-то им не отдавай, — продолжал Тим. — О'Ты посмотри на отца, ведь лица нет на человеке!

Здесь Тим был неправ. Лицо у Анатоль Максимовича какое-никакое, но было. Правда, перекошенное и с бесконечной тоской обращенное в сторону вегикела Максима, возвышающегося над деревьями рощ, в который уже гурьбой забирались гвардейцы Комкона. У Анатоль Максимовича тоже было что сказать в адрес безмятежного О'Ты, но от огорчения голос у него куда-то пропал.

Услышав свое имя, Анатоль Максимович, машинально, не думая, приблизился к О'Ты и взял из его руки раскрашенный бокал с напитком. Точно так же машинально, он поднес этот бокал ко рту, жадным глотком осушил его до дна и тут же с отвращением сплюнул. Не отрывая при этом взгляда от любимого своего Максима.

О'Ты несколько нахмурился, но тут за отца вступился Тим.

— Прости ты его, О'Ты. Он же от огорчения не соображает, что делает.

— Бог простит, — ответил ему О'Ты и снова отпил глоточек, пердварительно из рук Проспера Маурисовича свой бокал извлекя.

Между тем приготовления к отлету закончились, люки захлопнулись, двигатели взревели и серебристые комконовские машины с победной легкостью взмыли в воздух, чтобы через несколько секунд исчезнуть в темно-синем космическом далеке.

Но вот что самое интересное — вегикела Максима среди отлетавших машин не было. Вегикел Максим как возвышался над деревьями рощ, так и продолжил это свое возвышение, ни на миллиметр над деревьями не поднявшись. Вместо него в воздух взлетели занявшие его гвардейцы Комкона. Летели они в дурацких и неестественных позах, рядком и словно бы на воздухе сидя. И прежде чем они последовали за своими коллегами в темно-синее космическое далеко, начали они испуганно оглядываться и руками при этом страшно размахивать.

А от одного комконовского вегикела, прежде чем тот сгинул в то самое темно-синее, отделился вдруг Проспера Маурисовича силуэт и с несвойственной ему медлительностью в рощи упал, сопровождаемый усиленным цвириканием и веселыми трелями.

— Вот и все, — сказал О'Ты, когда громы двигателей окончательно стихли. — Вы этого хотели, вы это и получили. А я, пожалуй, еще разочек к бокальчику-то прильну.

Проспер Маурисович, совсем уже было простившийся с жизнью, обнаружив себя без кресла и привязных ремней на высоте где-то около ста, а то и двухсот метров, сдержал желание жутко заорать и покорно попадал вниз. Если в тот момент и пролетела перед его внутренним взглядом вся его автобиография, то это произошло так быстро, что Проспер Маурисович ничего такого просто-напросто не заметил. То, что пролетало перед его внешним взглядом, было куда интересней. Настолько интересней, что Проспер Маурисович как-то вдруг обмяк и приготовился к нелицеприятной встрече с твердью. Однако вместо жесткого, костоломного земляного приема он испытал совсем другое. Перед самым приземлением он вдруг мягко затормозил и подобно осеннему листу нежно спланировал на травяной покров очень темно-зеленого цвета.