Безумие толпы - Пенни Луиза

«Жестоко?» – подумал Жан Ги.

«Немилосердно?» – подумала Изабель.

– Неоправданно? – предложил Арман, когда пауза затянулась.

Она посмотрела на него:

– Да. Именно. Я не могла понять, зачем ему было нужно, чтобы она знала об этом. Но зачем-то понадобилось. И с какой стати мне задавать ему вопросы? Он назначил меня исполнителем своей воли. У Пола были свои резоны, и он знал свою дочь лучше, чем я.

– А Дебби? – спросил Арман. – Жан-Поль сказал, что она реагировала даже сильнее, когда прочла письмо.

– Да. – Роберж наморщила лоб, пытаясь вспомнить подробности. – Только она не читала его.

– Pardon?

– Она потянулась к письму, но Эбигейл сделала так… – Колетт изобразила, как Эбби отворачивается, прижимая что-то к груди.

– Откуда же она узнала, что там написано? – спросила Изабель.

– Эбигейл сказала ей.

– Вы хотите сказать – прочла ей? – проговорил Арман.

Это было важно, а точнее – жизненно важно.

– Нет, она передала содержание своими словами.

– Близко к оригиналу? – спросила Изабель.

– Oui. Дебби начала плакать. Эбигейл же слезинки не уронила. По крайней мере, я ничего такого не видела. Я думаю, она была слишком потрясена.

– У вас была возможность наедине поговорить с Эбигейл о письме? – спросил Арман.

– Да. Я сказала ей, что ее отец любил обеих дочерей. И что таким был его выбор, он принял такое решение. Она же ни в чем не виновата.

– И вы сохранили письмо, – произнес Арман.

– Я спросила у Эбби, хочет ли она сохранить это письмо у себя, но она отказалась. Так что письмо все это время хранилось у меня.

– Насколько вам известно, Дебби никогда не читала его своими глазами.

– Верно. А что?

– Пол Робинсон сделал копию этого письма. И я вот думаю, где бы она могла быть.

Теперь Колетт улыбнулась и кивнула:

– Да, могу себе представить, что он сделал это. Я бы тоже так поступила.

– И я предполагаю, что вы бы в своем письме выражались яснее.

Улыбка сошла с ее лица, когда она посмотрела на него, а потом на его спутников.

– Вы обратили на это внимание, да? – спросил Гамаш.

– Не сразу. Но несколько лет спустя я перечитала письмо, и меня поразило, что он нигде не сказал прямо, что убил Марию. Практически невозможно прочесть письмо и не прийти к такому выводу. И все же…

– Так почему он не сказал об этом напрямую? – промолвил Арман.

Он вспомнил, как оставлял дома записки, прежде чем возглавить опасную спецоперацию, ведь не исключалось, что для него она может закончиться плачевно. Нацарапанные второпях слова любви… Потом он снимал обручальное кольцо, опускал его в конверт, запечатывал вместе с запиской и убирал в ящик стола.

На всякий случай.

В тех нескольких фразах не допускалось никаких двусмысленностей. И в предсмертном письме Пола Робинсона двусмысленность тоже представлялась неуместной. Ведь у того-то было время, чтобы все продумать. И даже не дни, а годы. Он мог взвесить каждое слово.

Арман Гамаш был уверен, что Робинсон и в самом деле покончил с собой. И он ни на секунду не сомневался, что Робинсон своей рукой написал предсмертное письмо. Но о чем говорило его послание?

И кому?

Колетт Роберж? Эбигейл?

– Что он пытался сказать, Колетт? Я думаю, вы знаете.

– Я уже говорила: наверняка мне известно лишь то, что Пол Робинсон любил своих детей. Все, что он делал, он делал ради них.

– Включая суицид? – спросил Жан Ги. – Как он мог совершить самоубийство ради своей единственной оставшейся дочери? Она осталась одна, а потом узнала, что в случившемся отчасти есть и ее вина?

Колетт пожала плечами. Не пренебрежительно, а чтобы показать, что у нее нет ответа.

– Как в эту схему вписывается Дебби Шнайдер? – обратился Арман к Роберж. Та не ответила, но он поднажал: – Марию убил Пол Робинсон?

– Он утверждает, что да.

– Нет, вы не правы, – возразил Арман. – Мы сейчас перечитали его письмо. Будучи педантичным человеком, он в последнем своем послании грешит поразительными, вопиющими неточностями. И все же я думаю, что оно было понятно. Кое-кому.

– Когда вы узнаете, кто этот человек, Арман, сообщите мне.

– Оставим это без комментариев, мадам почетный ректор, потому что я знаю: вы не привыкли к тому, чтобы ваша работа имела какие-то реальные, вещественные последствия. Но наша – имеет. Несколько десятилетий назад была убита маленькая девочка, а буквально на днях убили взрослую женщину. Эти два убийства связаны. И я думаю, вы знаете, каким образом.

– Вы уверены, что не создали ложную корреляцию?

Он подался к ней:

– Почему Пол Робинсон выражал вам вечную благодарность? Что вы делали для него? Хранили его тайну? Защищали его дочь? Вы продолжаете защищать ее и по сей день?

Шея и щеки Колетт запылали.

– Мне нужно проверить, в порядке ли Жан-Поль. – Она поднялась.

Гамаш тоже встал.

– Вы обратили внимание на туманные формулировки в этом письме и поняли, что на самом деле никакое это не признание. Он не мог прижать подушку к лицу своей дочери. Но кто-то другой мог это сделать. И сделал. И Робинсон считал, что знает убийцу.

– Я знаю только то, что Пол любил своих детей.

– Больше самой жизни.

– Да.

Гамаш посмотрел на спокойную серьезную женщину, стоявшую перед ним, и взвесил имеющиеся у него варианты и последствия. А потом сделал выбор.

– Когда Пол Робинсон вернулся домой с конференции, Мария уже была мертва, верно? И все его последующие действия, включая и это письмо, имели целью скрыть то, что случилось на самом деле.

– И что же случилось на самом деле? – спросила Колетт.

Но Гамаш и его наблюдательные агенты уже поняли: она знает, как обстояло дело. Или имеет подозрения на сей счет.

– А на самом деле Пол Робинсон считал, что убийство совершила его старшая дочь.

Колетт Роберж издала звук, похожий на смешок.

– Вы шутите. Это чепуха. Эбигейл любила Марию.

– Да. Согласен. Я не утверждаю, что Робинсон был прав.

– А что вы утверждаете?

– Он увидел, что Мария умерла неестественной смертью. Возможно, он был настолько ошеломлен, что пришел к худшему из возможных заключений, и потому ему пришлось действовать соответствующим образом. На тот случай, если его вывод окажется правильным.

Гамаш знал, что нащупал открытую рану, которую Колетт Роберж много лет пыталась скрыть. Но рана продолжала болеть, кровоточить и наконец начала гноиться.

– Коронер тогда отметил петехии на лице Марии. Это такие крохотные…

– Я знаю, что это такое, Арман.

– Тогда вы знаете и то, о чем свидетельствуют петехии. Я думаю, у коронера могли возникнуть подозрения. Но их пересиливало другое свидетельство – наличие куска сэндвича, застрявшего в горле девочки.

– Постойте-ка. – Колетт подняла руку. – Вы говорите, Пол пришел домой, обнаружил там мертвую Марию и решил, что это сделала Эбби. Но вы также предположили, что он мог ошибаться. Таким образом, если не Пол и не Эбби…

Ее голос смолк, и она взглянула в окно – на пышные снега, начинавшие голубеть с рассветом.

Потом она повернулась к Гамашу, посмотрела ему в лицо и обнаружила на нем обескуражившее ее спокойствие. Терпеливое ожидание. Его рука держала путеводную нить, которая изрядно истрепалась.

– Дебби?.. – пробормотала Роберж. Она начала понимать. Начала видеть. – Дебби была так предана Эбигейл. Считала, что Мария всегда будет сестре в тягость. Но нет, я думаю, если бы она и решилась на какой-то поступок, это было бы чем-то более характерным для нее… Девочкам исполнилось пятнадцать. Трудный возраст. Дебби испытывала сложные, даже путаные чувства по отношению к лучшей подруге… – Она посмотрела на Армана. – Ревность. Она была предана Эбби, но Эбби была предана Марии.

– Может быть.

– И поэтому Пол отправил не только письмо, но и книгу «Удивительные случаи всеобщих заблуждений». Не хотел ли он тем самым сказать мне, что содержание его письма – ложь? Что он не убивал Марию? Он решил, что это в момент безумия сделала Эбби, и хотел защитить ее. – Она замолчала, собираясь с мыслями. – Но вы говорите, что он ошибся? Что убийство совершила Дебби? Но ведь подтверждений этому нет? Тогда какие у вас основания считать, что Марию убила Дебби?