Безумие толпы - Пенни Луиза

– А сотая? – спросил Жан, тоже сев.

– Роль сотой обезьяны сыграло найденное Эбигейл письмо от Жильбера, требующее оплаты за пытки, которым подвергалась ее мать. С этого все и началось.

Гамаш снял очки для чтения, чтобы лучше видеть Изабель.

– Продолжай.

– Письмо Жильбера явилось чем-то вроде мины замедленного действия. Оно не только изменило жизнь Эбигейл, но еще и все объяснило ей. А именно: эксперименты Камерона привели к смерти ее матери, сестры и отца. – Изабель положила на стол вытянутые и сцепленные в замок руки. Ей очень хотелось, чтобы коллеги приняли ее версию. – Эбигейл умна. Она понимает, что эта личная трагедия дает ей шанс преуспеть в работе. Винсент Жильбер, великий гуманист, участвовал в самом позорном эксперименте канадской медицины. На что он будет готов пойти, чтобы и дальше скрывать это? У нее голова идет кругом, она почти теряет контроль над собой. Ей требуются союзники. Она признает, что приехала в Квебек, чтобы шантажом вынудить Жильбера высказаться в пользу ее исследования. Но что, если за этим кроется нечто большее?

– Ты хочешь сказать, что она приехала сюда, чтобы убить его, – произнес Гамаш.

– Да, мы говорили об этом. Разве это не самая убедительная версия? Может быть, Робинсон не сразу начала действовать по этому сценарию, может, все началось с чистого шантажа, но, когда она столкнулась с Жильбером лицом к лицу на вечеринке, все изменилось. Он вел себя нагло, самоуверенно. Издевательски. Она сорвалась. Это не было продуманным убийством. Убийством, которому предшествовало тщательное планирование.

– И каким же образом вышло так, что смерть настигла Дебби Шнайдер? – спросил Жан Ги.

– Жильбер начал действовать первым. У него была куча мотивов. – Изабель принялась считать по пальцам. – Защита репутации – раз. Желание наверстать упущенное – два. Самозащита, когда он понял ее замысел, – три. Вот только он совершил одну ошибку.

– Убил не того человека? – сказал Бовуар.

– Так ли? Может, он знал или подозревал, что письмо от Камерона, доказательство, находится у Дебби Шнайдер. Он должен был его забрать. И есть еще одна вещь, сделать которую мог только он.

Изабель переводила взгляд с одного на другого. Ей все казалось таким очевидным. Неужели они не понимают?

Старший инспектор, отметила она, все-таки старался сделать выводы из ее слов, нужно отдать ему должное. На его лбу собрались морщины, взор стал задумчивым, чуть расфокусированным, как у человека, который пытается разглядеть что-то вдалеке.

– Полено, – подсказала она наконец. – Как раз в это время Винсент Жильбер сидел в одиночестве в библиотеке. Он единственный, кто мог взять полено и…

– Да брось ты, Изабель! – буркнул Жан Ги. – Это все домыслы. У тебя нет никаких свидетельств того, что это сделал Жильбер. А вот свидетельства того, что Дебби Шнайдер…

Гамаш, как человек, отражающий атаку, поднял руки, а потом отвернулся, потупившись. Он просил их дать ему минуту.

Он теперь не тянул за ниточку, а пытался идти по ней. Ответ был здесь. Он не сомневался. Мягко, осторожно, тихо он отступал все дальше в прошлое.

От тела убитой Дебби. К нелицеприятному разговору Эбигейл с Винсентом Жильбером на вечеринке. К стрельбе в спортзале.

От наделавшего столько шума исследования пандемии, проведенного Эбигейл. До уборки, сделанной ею в отцовском доме, и обнаружения прячущегося там Юэна Камерона. И, за компанию, Винсента Жильбера.

Ежедневник. Фотография. И может быть, копия странного, но тщательно выверенного предсмертного письма.

И наконец, опять и неизменно, он столкнулся лицом к лицу с Эбби Марией.

Он встал.

– Мы должны вернуться в дом Робержей. Я думаю, свою тайну Пол Робинсон доверил Колетт. Чтобы она помогла ему скрыть истину. Наверное, за это он и выразил ей вечную благодарность.

– И вы знаете, что это за тайна? – спросила Лакост, тоже поднимаясь.

– Нет. Но полагаю, знает Колетт Роберж.

Глава сорок четвертая

Стрелка часов едва перевалила за шесть утра, когда она открыла им дверь. Почетный ректор вышла к незваным гостям в халате, была удивлена столь ранним визитом, однако потрясенной не выглядела.

Она провела их в уже знакомую им кухню, предложила кофе. Они сели за стол.

Арман сразу перешел к делу:

– Пол Робинсон доверил вам правду, а теперь мы хотим ее выслушать.

– Нет, Арман. Пол доверил мне только Эбигейл. Он любил ее. Он любил обеих дочерей больше самой жизни. Вот единственная истина, которую вам нужно знать.

– Если он так ее любил, то зачем просил вас показать ей это предсмертное письмо? – сказала Изабель. – Зачем приносить ей такую боль?

Почетный ректор положила руку на колено, наклонилась, уперлась в нее локтем, а ладонью закрыла рот. Даже если бы она надела рыцарские доспехи, защита не была бы такой полной.

Гамаш видел неудовольствие Изабель, разделяемое Бовуаром. Да и сам он был разочарован. Но еще Гамаш чувствовал дрожь возбуждения.

Вот он – главный вопрос.

Зачем писать такое письмо, а потом просить Колетт показать его дочери? Что он тем самым хотел донести до Эбигейл? Что этот педантичный человек, этот любящий отец пытался сказать?

Почему Гамашу никак не удавалось установить эту последнюю связь? Чего он никак не мог увидеть?

– Расскажите нам еще раз о том уик-энде в Котсуолдсе[126], когда вы показали Эбигейл и Дебби предсмертное письмо Робинсона.

Почетный ректор все еще была настороже, но после этих слов слегка расслабилась.

– Я помню, был субботний день. Погода стояла пасмурная. Мы отправились на долгую прогулку, зашли на ланч в паб. Сели в инглноке и заказали плоуменс[127].

Бовуар не все понял, но суть ухватил.

– И вы это помните в таких подробностях?

Колетт повернулась к нему:

– Я не могла бы вам сказать, что я ела на ланч днем раньше или днем позже. Я помню это, поскольку знала, что́ мне предстоит сделать. При мне было письмо, а мы сидели с нашими пинтами пива, болтали; казалось, время самое подходящее, чтобы показать письмо Эбигейл. Все были в беззаботном настроении. Чувствовали себя в своей тарелке. Я уже держала письмо в руке, потом сунула в карман. Слишком много народа собралось. Когда мы уходили, стал накрапывать дождь. Один из типичных холодных и сырых английских дней.

Арман хорошо помнил такие дни со времен учебы в Кембридже и вспоминал их с нежностью. Бывало, сидишь у огня в пабе с пинтой пива, читаешь, а снаружи на землю опускается густой туман…

– Мы вернулись домой, я приготовила чай, принесла поднос в гостиную. Жан-Поль растопил камин, девочки уселись поближе к теплу, чтобы подсушить влажную одежду. Я поняла: пора.

Колетт помолчала, оживляя в памяти далекий день и то, что она собиралась тогда сделать.

Арману были знакомы эти ощущения. Ему показалось, что он снова стоит перед закрытой дверью… Два дюйма дерева отделяют семью от катастрофы.

Он увидел, как поднимается его рука. Сжимается кулак. Перед тем как постучать в дверь и изменить судьбу тех, кто находится в доме, положить конец их прежней жизни. Он, Гамаш, заглядывает в спокойные, вопрошающие глаза. «Мне очень жаль, но я принес вам известие о вашей дочери. Сыне. Муже. Жене. Матери. Отце».

– Я взяла письмо, – сказала Колетт, – и дала ей.

– И какой была ее реакция, когда она прочла? – спросил Жан Ги.

– Я, конечно, наблюдала за ней, – ответила Колетт. – По ее лицу я могла точно определить, до какого места в письме она дошла. Когда Эбигейл прочитала те строки, где он пишет об убийстве Марии, она положила письмо на колени, смяла его и у нее вырвался странный звук. Будто из легких вышел весь воздух.

– Она сказала что-нибудь? – тихо спросил Жан Ги.

– Она прошептала: «Боже мой. Папочка, неужели ты сделал это?» – Колетт покачала головой. – Я тысячу раз спрашивала себя, правильно ли я поступила, показав ей письмо. Казалось, что это… – Она замолчала в поисках нужного слова.