Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1 - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но – и как выламывает власть. Как выламывает мягкий ласковый характер Александра Дмитриевича. Чего стоит этот баланс на проволоке! В ноябре: вдруг узнаёт Александр Дмитрич, что Григорович вызван тайно в Ставку получить пост премьера. А Григорович – конечно выгонит! Протопопов кидается к государыне – и та успевает остановить по телефону в последний момент! Тогда понадеялись на расположение Трепова. Но и Трепов стал гнать Протопопова – в декабре выставили и Трепова.
Вот – новогодний приём в Зимнем дворце. Кто мог ждать? В самых добрых ласковых чувствах прилавировал Протопопов через толпу гостей к широким плечам Родзянки: «Здравствуйте, Михаил Владимирович!» И ещё не успел произнести новогоднего поздравления, как тот зарычал, затрясся как грузовик: «Не подходите ко мне! Ни за что, никогда, ни при каких условиях!» Но Протопопов не обиделся, он обнял Родзянку за широченную талию: «Дорогой мой, во всём можно сговориться». А тот всё трясся и рычал, привлекая окружающих: «Не прикасайтесь ко мне! Отойдите, вы мне противны!» Только и осталось Александру Дмитриевичу пошутить упавшим голосом: «Если так, то я вас вызываю…» Но тот и шутки не понял: «Пожалуйста, только чтоб ваши секунданты были не из жандармов!»
И эти два месяца избегал Протопопов всякой встречи с ним.
Но теперь – замечательно: сегодня – Думу распустили, теперь можно будет и жить и управлять.
Когда в Царском Селе верят тебе и благосклонны – это одно лечит. Только там и согреешься душой. Только и можно что-нибудь сделать, если касаешься царской семьи. В эти месяцы травли тем более тянулся к узкому царскому окружению. Говорил Государю: «Ваше Величество, увы, я не могу быть вам полезен, я заплёван!» Но сказал Государь: «Продолжайте, я вам верю!» Радостно оправдывать это высокое доверие. И ещё более твёрдое – на женской половине дворца.
Как прекрасна жизнь, когда ты любишь, когда тебя любят, как прекрасна была бы жизнь без политических страстей и злоб!
В дверь неприятно сильно постучали. Александр Дмитрич вздрогнул и натянул одеяло.
Кто это там?
Камердинер. Срочно вызывает к телефону градоначальник, просил и будить.
Ах? Что ж это?… Да, там же у них… беспорядки. А ведь в пятый день должны кончиться.
Так нехотя, так через силу – встал, надел мохнатый халат, завязал пояс с кистями.
Перешёл в кабинет, мягко ступая туфлями, отороченными мехом. Пока лежал – будто не было рано, а вот вызвали – почувствовал, что рано.
И сразу в трубку – дневной разогнанный голос Балка. Что в лучшем батальоне – лейб-гвардии Волынском, взбунтовалась учебная команда и убила образцового офицера!
Ах, как похолодело внутри! Ещё не осознал как следует, – ну, местный эпизод, – но тон! но тон?
– Но – один локальный случай?
– Пока не знаю! Мы сегодня ночью ожидали восстания во 2-м флотском экипаже, было донесение Охранного отделения о тайном собрании матросов.
– Так это… дело Хабалова… Или Григоровича.
– Мы до Хабалова всю ночь не могли дозвониться! А Григорович болен. Мы сами посылали в экипаж…
Ах, как сразу много, напористо, неприятно! Как инстинктивно не хотелось принять рано утром всё это в свою незащищённую жизнь, ещё с постельным теплом, ещё не доспав…
А Балк – спрашивал указаний! решений! его звонок был – вопрос!
А – что мог министр внутренних дел? А при чём тут он? Всё это передано военным властям…
Не знал, что сказать.
А градоначальник ждал.
Да! вспомнилось – и как же это некстати:
– А мы только что послали высочайший указ о роспуске Государственной Думы, – зачем-то пожаловался подчинённому. И почему-то спросил: – Что вы скажете?
– О, если б это было сделано раньше! – вскрикнул градоначальник. – А теперь это может только повредить!
Сжалось сердце. Ах, как нехорошо. Ах, как нехорошо, правда!
– Н-н-ну, посмотрим, голубчик… Н-ну, что Бог даст… Н-ну, может быть, к вечеру успокоится.
74
Сообразить не мог и Кирпичников: что делать дальше?
Ясно, надо прихватывать и другие части: полез по горло, лезь и по уши. Чем больше прихватим – тем меньше накажут.
Да ещё если б Лашкевича не убили. Вот уж…
Но шли полчаса, и другие полчаса – а куда ж выходить одной учебной командой? Кучка.
Марков воротился: подготовительная учебная команда выходить не хочет.
Ну, пан или пропал! кинулся Кирпичников сам.
Вбежал в их помещение:
– Ура-а-а-а! – А у самого кошки на сердце.
Никто «ура» не поддерживает. Не видят, чему радоваться.
– Выходи, братцы! За свободу!
Не идут. Оружия не разбирают. На нарах сидят угрюмо.
И почувствовал; Тимофей опадь сил, как свои бы руки-ноги не шли. Первый-то шаг оказался лёгок – а вот второй? Ну, перевешают всех.
Тогда подозвал он к себе в кучку унтеров и уже голосом умеренным (в голосе тоже силы не стало) уговаривал одних этих, – помогли бы поднять подготовительную. Пусть унтеры прикажут или убедят, – как же вы можете своих не поддержать?
Мнутся унтеры, поди им докажи. Переступить повиновение, выходить с винтовками на улицу? У нас – уже всё оторвано, а им в казармах конечно целей.
– Да братцы же! – надрывался Кирпичников. – Сегодня посылают нас людей убивать, а завтра вас пошлют! Вы б видели: как после залпа толпа схлынула – а на снегу убитые-раненые корчатся. Вы б видели!
Трогаются, да нехотя. Один, другой унтер своим: вроде б одеваться, выходить. А – нехотя.
Вдруг – во дворе новый шум и стрельба! Ринулся Кирпичников во двор – а там кипит! а в воздух палят! И к нему – Орлов, ряжка, глаза навылуп:
– Вышла вся 4-я рота!
– Да как же уговорили? – Кирпичников в ухо ему кричит. – А я подготовительную не могу.
– А – по-рабочему! – кричит Орлов. – Кулаком по шее! Поймут!
И – в подготовительную.
В каменном дворе, средь каменных улиц эта пальба – растрескивает, уши вырывает. А весело:
– Ура-а-а-а! Ура-а-а-а!
А кто-то – на каменный забор вскарабкался, а за забором – литовцы и преображенцы, ихний двор. И туда им с забора кричат: руками и шапками машут. Да сами должны стрельбу понять.
Верно! Терять ни минуты больше нельзя. Тут, во дворе – запрут и пулемётами покосят. И патронов у нас столько нет. Надо – и преображенцев поднимать, тут их часть, и литовцев бы, – а прежде бы свои волынские основные роты, 1-ю, 2-ю, 3-ю, они в других казармах.
Ещё удивительно: больше часа прошло, а не спроворились, не перегородили нас. Если выйдем со двора – спасены.
И стал кричать:
– На-плечо-о! На-пле-чо-о!
Голос командный, да не густ. Да тут и густого не услышат, все сами орут, каждый себе. Стал руками махать – перестаньте! Стал винтовку брать и подзывать:
– На плечо-о!
Тут – и подготовительная высыпала!
И стал сбиваться строй небывалый – не по отделениям, не по взводам, даже не по ротам, только что в колонну по четыре, а где и по пять. Закричал Кирпичников:
– За свободу!! Шагом-арш!
И – колыхнула, и – пошла колонна, как дикая, как пьяная, не в ногу. Не считая, кто во дворе остался, кто назад по казармам пошмыгал.
И побежал Кирпичников, обгоняя, к голове. Ротные колонны вести – фельдфебелю не в новость, да только всегда тишина и послушание, всегда по тротуарчику офицер идёт, и маршрут фельдфебелю указан, а тут – распахнись! Или весь город твой, или на виселицу!
Скомандовал по Виленскому переулку к Фонтанной – снимать свои волынские 1-ю, 2-ю, 3-ю роты. Если эдакой колонной подойдём – неуж не дрогнут? С каждой сотней присоединённой нам легче и легче – а если весь батальон подымем?
Оглянулся – только взводные унтеры кой-где при колонне рядом. А – ни одного ж офицера нигде, как вымело! А-а-а, нас боятся! Боятся нашей солдатской рати! Им-то – ещё страшней!
А переулок – короткий, быстро шагом его берём, а до Фонтанной – ещё короче. Одна стена переулка – вся казарменная, по другой – домишков несколько, жителей мало, пуст переулок, не видят нашего шага волынского, сбитого, растрёпанного, и не до равненья.
Вдруг – бегут навстречу двое молодых, он и она, – и к передним, и к Кирпичникову, а руками позадь себя показывают:
– Там на вас пулемёты приготовлены!
Где именно, уже на Знаменской? сколько пулемётов? – и Кирпичников не спросил, и они не добавили, а с каждым шагом до пулемётов ближе, и думать некогда, да странно б, если б не приготовили, – и, ладонь приложивши сбоку ко рту, закричал Тимофей:
– Пра-а-авое плечо – вперёд!
Передние – услышали. Послушались. Затоптались левые, доходили правые, смотрят-дивятся: куда ж поворачивать?
– Па переулку – наза-ад!
Диковатая команда, кажись не время строй разминать. Но подчинились, пошли и так. Впрочем, на много команд их послушанья не хватит. (Пожалел: есть же свои пулемёты где-то, отчего не выдвинул? И отчего вперёд по переулку не послал разведку, проверить? Не сообразил, сразу «правое плечо!». Да переулок узкий, деться некуда, два офицера с двумя пулемётами всех бы нас перещёлкали).
