Американская история - Анатолий Тосс

Разлука

Как удержать,когда расстояние, врезаясь в пространство,расскалывает его на куски,невзирая на то, что оба они сродни,и в обыденной размеренной жизнидаже создают ощущение постоянства?Это напоминает ледоход,когда уже оторвавшиеся льдыперемалывают еще нетронутые,хотя и те и другие имеют одинаковую ледяную природу,это приводит к мысли,что тела, опущенные либо в воду,либо в другую субстанцию и находящиеся в движении,ориентированы на акцию разрушения.

Так и я сам, так и расстояние между намиимеет сходство с отпущенным на волю цунами,обрушенное на неподвижный островс одиноко брошенным там маяком,в результате, оставляя его не только разрушенным,но и вообще как бы ни при чемни к проходящим кораблям, ни к мигающему свету...А потом,как бы празднуя свою удавшуюся победу,устремляется дальше,даже не пытаясь скрыть своего простого коварства...Так и я сам,так и расстояние между нами разрушает пространство.

Как удержать,когда если протянешь руку,то упираешься в воздух?И рука, почувствовав бессилие и скукубесформенной пустоты,которая давно перешла с тобой на фамильярное «ты»и пытается стать еше ближе,не хочет менять на нее уходящую чуткость пальцев.Чуткость, существующую теперь толькодля примитивного дела.Чуткость, давно разучившуюся трогатьнежность твоего тела.И в этом предчувствуя схожесть своей судьбыс судьбой давно вымерших неондертальцев.

Как удержать, когда взгляд выхватываеттолько конкретные очертания конкретных предметови не может растечься по твоемутоже плывущему взгляду,выделяя только слова:«нет, нет, так очень сильно, пожалуйста, не надо».И отсутствие реальных границпозволяло ему вобрать в себя фантастическоесмешение тели никогда не виданных лиц,и еще приоткрытый в удивленной страстности рот...Но сейчас, когда все стало наоборот,и взгляд различает только переднюю ножку столаили плохо окрашенный подоконник,он чувствует себя,как чувствует покойник,вернее, как чувствует его чуть приподнявшаясякверху душа,что больше, к сожалению, ей никогдане придется войти в это тело...Так и я, так и мой взгляд, пусть и несмелоУже не может соединить тебя со словом «судьба».

Можно ли удержать,когда бесконечность разлукне рождает больше ночного желания.И любой, смешавшийся с ночью звуклегко выводит сознаниеиз ненужности снов.Когда слово «вновь»наслаивается на еще одно «вновь»и так без конца,и губы забывают черты твоего лицаи боятся уже никогда не вспомнить. Когдаодиночество настолько становится частью тебя,что даже окутывает уютом и паутиной тепла...

Только тогда память пытается воскресить и вернутьнеизбежность не только разлук, но и встреч,и мозг снова начинает нашептыватьсначала слово «путь»,а потом «сберечь».

* * *

Когда-нибудь я тоже обветшаю,когда-нибудь потом...Я аккуратным буду старичкомходить в квартире в байковой пижамеи завтракать домашним творогом,и, поднимаясь выше этажом,я буду говорить, что иду к даме,идя к соседке с кислым молоком.

Я буду просыпаться под лучомуже давно привычного рассвета,его чуть-чуть рассеянного светадостаточно мне будет. Кто о чем,а я все о газетах.В их приметахи в новостях родившегося дняянварь я отличу от января.

А позже, выходя со своего двора,в костюме, чудной бабочке и с тростью,как будто бы я собираюсь в гости,как будто у меня есть в этот день дела.Я сяду в незаполненный трамвай,открою непрочитанную книгу,нелепо обижаться, но обидунелепо сдерживать.И как бы невзначайя взгляд перевожу на тротуар,где жизнь себя торопит суетливо,и в этой суете есть счастье мига,который я с годами растерял...

А может, был и прав Хемингуэй,решив вопрос со старостью своей.

* * *

Руки, когда-то трогавшие твою грудь,проникли и впитались в каждую клетку твоего тела,и, хотя ты была уверена, что их забыла,и не хотелаих вспоминать,они неожиданно то и деловсплывали клеточной выжимкой в сознаниии отправляли разум воспоминаниями,и ты закрывала глаза, путаясь в прошлом,в его безвременном расстоянии.

Там же, растворенные клеточной плазмой,оказались и губы,когда-то ласкавшие кожу на твоей шее,так, что дергалась жилка и замирала, немея,не то от щекотки, не то от страха,а скорееот предчувствия обреченного крахавсего замеревшего тела,раздавленного и втертого в эти паутинные жилки.И частично рассыпавшиеся его опилкисмешались с липким запахом вспотевшей грудии с непонятно чьим,не то его, не то твоим,голосом, шепчущим: «Подожди, подожди».

Но времяпостепенно лишило память движения,превращая фильмы воспоминаний в тусклые фотографиидвух или трех случайно оставшихся сцен,и в какой-то момент ты решила,что это прошло совсем,что тебя отпустило,и ты можешь заняться чередой накопившихся дел.Например, накормить ребенка,родившегося, ты так и не поняла,как и когда,и успевшего вырасти лед до восьми,и сказавшего тебе: «Отпустимою руку, мне больно».И ты разжала затекшие пальцыи, пробуя шевельнуть ими, подумала,что, наверное, не хватает кальция.И, посмотрев па своего случайного мужа,представив, что с ним, как всегда,придется сегодня спать,решила, что надо будет сказать,что ты устала и немного простужена,если не повезет и не удастся сразу заснуть,нагружая кроватьтяжелым сном,и, почувствовав его желание к тебе прикоснуться,пробормотать: «Завтра, потом» —и отвернуться.

А утром проснуться разбитойс одним лишь желанием быстрее попасть на работу,и остаться забытой.И молить Бога,чтобы память твоя,разоренная и опустевшая от разлуки,подменилась памятью клеток, и та,выдавленная из груди, шеи, бедра,и даже мизинца,вновь воскресила руки,которые только и могут тебя коснуться,чтобы потом присниться.

* * *

Смотри-ка, за окошком сыплет снег,а в комнате тепло, цветет герань,и «телек» примостился в уголке,и туфли в упаковке.И если б не вставать в такую рань,то можно б приложиться к поллитровкенабухшего от яркости вина,отправив его с легкостью туда,куда уже пролились четверть литра...Поверь мне, милая, в том не моя вина,что, как бы образно сказать, сошла палитрас прошедшей, скажем, жизни.Тут, дело не в расплывчатой отчизне,скорее, в расплывчатой реальности.Хотя с какой такой уж радостисдалось нам это прошлое?Особенно когдаскользит по вороту расслабленно рука,и взгляд плывет по взгляду,и губы, приоткрытые слегка,вымаливают влажностью награду,и скоро, глядишь, вымолят...

Гляди, раскачивает сумерки луна,и лампа вторит ей притихшим светом,и ты пока что не спеши с ответом,пока мы лишь с тобой в начале сна,который, как и губы, пахнет летом.

* * *

Проживши столько лет в пустой квартире,стирая в тазике,мечтая о кефиретяжелым, низким утром...Я порой хочу уехать,бросить все к собачьим,обзавестись хозяйством и женой,спать с пей, обнявшись,ужинать горячим:мясным, куриным, жареным, телячьим,менять белье раз в сутки,а потом...

родить ребенка, мальчика, назначитьему смешное имя Элиот и плачемего смешать день с ночью,так же, как дождемокно мешает тишину квартиры.Я б просыпался рано, на настилезабот и спешных дел,и мы вдвоем с наследникомих дружно выполняли, готовя молоко,а ветер бы бросал в окнообрывки тьмы.Мы б пристально глядели,как сумерки домов на улице серелии покрывались светом.Элиот, прижавшись к папе,жевал бы молоко,его глаза синели,переходя в мои.Да и его лицо,да и мои черты...Как будто сон,подумал я невольно,уже не разобрать, где я, где он,как будто время сбросило кольцо,и снова я стою у изголовья.

* * *