Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но ещё звенели колокола, ещё москвитяне, собравшись с духом, сбивались в отряды, а в Китай-городе в это время раздались выстрелы, зазвенели клинки, послышались крики ярости, вопли отчаяния. И вскоре стало ясно, что на жителей напали поляки. Первый отряд конных улан с ходу ворвался на подворье князя Андрея Голицына. Он был схвачен в своей опочивальне и там же зверски убит. Ещё поляки искали близких князя Фёдора Шереметева, искали Ивана Романова, расправлялись со всеми, кто встречался на пути. А предатель россиян князь Михаил Салтыков уже приступил к новому злодейству. Распахнулись ворота его подворья, и оттуда выкатило больше двух десятков возов, нагруженных скарбом и богатством князя. Потом преданные ему холопы разбежались по двору и подожгли сразу все постройки. Загорелись конюшни, скотный двор, амбары, а там и палаты, срубленные из вековых сосен. И вот уже вооружённые факельщики Салтыкова побежали по другим дворам, там поджигали амбары, скотные дворы, дома.
Тут же ударили сотни московских колоколов по всему городу, оповещая москвитян о пожаре. Его очаги возникали одновременно по всей округе. И в городе вспыхнула паника, горожане хватали в домах, в избах какой-то скарб, одежду, детей, иконы и выбегали во дворы, выгоняли на улицу из хлевов скотину, птицу, лошадей и кричали, суматошливо суетились. Мужики с топорами и вилами, с ружьями куда-то бежали. Всё смешалось, всюду царила неразбериха.
А пожары всё возникали и возникали один за другим. Несколько очагов вспыхнуло в Земляном городе, в Скородоме, на Опалихе. Запылали дома близ Калужской заставы, к которой подходила рать во главе с воеводой Дмитрием Трубецким.
Одновременно загорелась Тверская сторона, за нею — Ярославская, закрывая путь рати Волошина и князя Козловского. Перекрывался огнём путь с Рязани, откуда подошёл к Москве воевода Прокопий Ляпунов вместе с воеводой Фёдором Шереметевым.
Пожары разрастались, горели церкви, лабазы, амбары с хлебом, дома, палаты, избы, сады, заборы. Москвитяне в панике покидали город, искали спасения на Москве-реке, на Яузе, на Патриарших прудах, за монастырскими каменными оградами, в каменных церквах и соборах.
К полудню, когда пылала почти вся Москва, Салтыков, сотворивший чёрное дело, прискакал с небольшим отрядом холопов в Кремль, чтобы найти защиту за его стенами. Он хотел найти Гонсевского и доложить, что выполнил наказ. Но Гонсевский и Струсь стояли в это время на Ивановой колокольне и любовались картинами дикого зрелища. Нет, они не проявляли восторга, зная, что совершено непрощаемое злодеяние против народа, которому обещали принести благо. Но сей народ не захотел им покориться, не принимал их веру, не желал их власти. И потому, считали гетманы, с ним можно было быть жестокими.
Стоя на Ивановой колокольне, Гонсевский размышлял о том, что Москве суждено было сгореть, коль она попала под польскую корону. Никакой другой город на землях России, на всех землях Речи Посполитой не должен возвышаться красотою и величием над польской столицей Краковом. Царь Сигизмунд, как он величал себя последнее время, велел сохранить только Кремль. И он обещал приехать и отдохнуть в нём, как только подсохнут дороги. Гонсевский же хотел сохранить и Китай-город. Надо же было где-то размещать войско, вельмож.
В этот миг размышлений гетмана на колокольне появился драбант.
— Вельможный пан, — сказал он Гонсевскому, — твою светлость хочет видеть князь Салтыков.
Однако у Гонсевского не было желания встречаться с ним.
— Передай ему, чтобы поспешил в Китай-город и занял для охраны Варваринские ворота. Скажи ему, что если пропустит хотя бы одного русского мятежника, то будет наказан. — Гонсевский предчувствовал, что скоро у всех ворот Китай-города будет ад кромешный. К его стенам уже подходила рать князя Дмитрия Трубецкого. Да и в самом Китае шли кровавые схватки между русскими и поляками, вызванные убийством князя Андрея Голицына.
Размышления Гонсевского были прерваны яростными криками и звоном клинков. Он выглянул с колокольни и увидел, что близ неё сошлись в сече две группы воинов. С одной стороны бились его уланы, с другой Салтыков с холопами. На каменной мостовой уже лежали убитые, корчились от боли раненые. Салтыков рвался и дверям на колокольню. И Гонсевский выхватил саблю, побежал вниз. Следом поспешил гетман Струсь. Но пока они спускались, на Салтыкова и его холопов налетел отряд конных уланов, и в считанные секунды схватка завершилась. Уланы порубили холопов, а Салтыков был ранен в бедро.
* * *
В этот вторник страстной недели в палатах патриарха с утра царила тишина. Седмица вооружённых Кустодиев охраняла палаты снаружи и столько же их было в сенях — все иноки Кириллова монастыря. Гермоген провёл ночь без сна. Он записывал свою печаль о России. К утру силы его покинули, он опустился в кресло, прикрыл глаза, а строки, которые он ещё не написал, светились перед его взором: «И пришло такое лютое времы Божия гнева, что люди не чаяли впредь спасения себе, наступил год лихолетья вельми жестокого, потому что сошла на русскую землю беда, какой не бывало от начала мира: великий гнев Божий на людях, глады, моры, турусы, забели на всякий плод земной. Звери поедают живых людей, а и люди едят, и пленение пришло великое людям. — Слова обретали плоть, Гермоген видел тех, о ком думал. — И Жигимонд, польский король, велел всё Московское государство предать огню и мечу и ниспровергнуть всю красоту благолепия земли Русской за то, что мы не хотим признать царём над державной Москвой некрещёного сына его Владислава». Строки погасли, но Гермоген трудился, он стал вспоминать имена и фамилии тех бояр-вельмож, кто ушёл в предатели, дабы всех их записать в своё сочинение поимённо.
Занимался рассвет, и в опочивальню вошёл Сильвестр.
— Владыко святейший, мне пора. Благослови, отец, — сказал он.
Патриарх поднял нагрудный крест.
— Благословляю, сын мой, на ратный подвиг. Готов ли ты? Ведаешь ли, чем грозит сеча!
— Ведаю, свидетель Господь Бог. Токмо дозволь послать Кустодиев в Чудов и Кириллов монастыри, чтобы и они ударили. Мощь нам нужна, владыко.
— Истинно глаголишь. Дозволяю. Во имя Отца и Сына... Аминь.
Сильвестр ушёл, а Гермоген провёл оставшиеся минуты до начала народного восстания в беспокойстве. Он страдал оттого, что был отрезан от тех, кто сейчас поднимется против ляхов. Его угнетало то,
