Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

удалось пробить прежде существовавшую стену отчуждения. У Руперти по преимуществу бывали офицеры, особенно из драгунского полка, тогда как у моей невестки регулярно появлялись люди искусства. У нее можно было встретить известных актеров Московского Художественного театра, а также русских музыкантов и художников. Думаю, старшему поколению это общение не очень импонировало, но мы провели там немало интересных часов. Так, вспоминаю один вечер кабаре в доме моего брата, который был превосходно организован и на котором выступали лучшие артисты.

В нашем доме собиралась скорее буржуазная публика. Кормили у нас всегда отменно, это моя жена умела и любила делать, но было у меня и чувство, что вообще, как правило, вечера у нас проходили очень мило и оживленно.

В выходные я много занимался с детьми. У нас была большая игровая комната со специальными сооружениями: мосты и горы, с которых спускалась железная дорога или прочий транспорт. Дети любили такие игры больше всего. Вечерами в городе, если мы никуда не выезжали, мы тоже играли с ребятишками спустя час после ужина. Любимым занятием было спрятаться в большом доме, а потом внезапно выскочить и напугать детей. Обычно с ними был только я, потому что Аня зачастую рано ложилась и засыпала. Мы старались по возможности ее не будить, чтобы так оттянуть время, когда детям нужно было идти спать. Так мы очень бесхитростно веселились, пока они были маленькими.

В целом это была счастливая семейная жизнь. Дети были весьма разного склада. Мориц с детства был в некоторых отношениях трудным ребенком. Может быть, будучи старшим, и особенно из‐за того, что много болел, он был немного нервным. Самым тяжелым для него моментом был тот, когда надо было надевать чистую одежду. Приходилось сильно смять его рубашку или штаны, которые он должен был надеть, но все равно в это время общение с ним не доставляло удовольствия. Он не любил одиночества, но зато с самого начала был очень усерден в учебе и мог читать и писать и т. д. до того, как пошел в школу.

Фриц, напротив, был гораздо меньше избалован, любил находиться один и сам себя занимать. Учебу он не особо жаловал. Фанни была очень спокойным и мечтательным ребенком. Летом, например, она предпочитала проводить время одна со своей козой на какой-нибудь лужайке.

Конечно, для детей жизнь в Москве была устроена с максимальными удобствами. За ними присматривали няня и воспитательница, и это создавало несколько тепличный климат. Я тоже редко упрекал их за что-нибудь, и получалось, что жена, которая имела более жесткие педагогические принципы, с трудом могла повлиять на них из‐за наших послаблений. Но ведь они были милыми и хорошими детьми. Возможно, они стали бы еще лучше, если бы я поддерживал жену и очень компетентную воспитательницу Аделе. Извиняло меня то, что они много болели, особенно часто страдали бронхитом, и понятно, что больных детей легко избаловать.

Постепенно они все пошли в школу. Мориц учился в гимназии, очень хорошо. Фриц и Фанни отправились в немецкую реформатскую600 школу, в которой Фрицу и здесь учеба приносила мало радости, с малых лет у него была тяга что-нибудь собирать. Это были камни, или марки, или еще что-то, чем он интересовался в данный момент. Все это потом приводилось в надлежащий порядок, но ненадолго. Вскоре все снова сваливалось в кучу, коллекции оказывались в беспорядке, что всегда было причиной недовольства матери и воспитательницы.

Самые приятные дни мы проводили в деревне в нашем красивом доме, за которым ухаживали с большой любовью, как и за садом. Так прошли первые 12 лет нашей жизни, счастливо и совершенно без забот о будущем, которое складывалось так блестяще, как только можно было вообразить. Успехи в деле, интересная полезная работа, хорошая семейная жизнь вблизи от родителей, которых мы глубоко уважали, в окружении многих родных заставляли забыть обо всем прочем. Никто из нас особенно не интересовался политикой, поскольку казалось, что русская политика нас мало касается, а немецкие газеты в последнее время были запрещены. Так можно объяснить, что мы совершенно не замечали грозные облака, сгущавшиеся на политическом небосклоне, и не предприняли никаких мер предосторожности, чтобы быть готовыми к неожиданностям и избежать их.

16. Начало войны, 1914 год

Было чудное мирное воскресенье августа 1914 года, когда мы утром спокойно завтракали в саду и строили планы на день, как вдруг мне позвонил отец и сообщил ужасную весть, что между Германией и Россией разорваны дипломатические отношения и объявлена война. Эта новость была как гром среди ясного неба. Она пришла так неожиданно, что в первое мгновение я просто оцепенел. Первым делом надо было позаботиться о старом дяде Филиппе, который недавно приехал из Германии к моему отцу. Было решено немедленно позвонить в консульство. Там ответили, что с консулом поговорить нельзя, но в девять вечера он отправится через Петербург в Германию. Я решил прийти в это время с дядей на вокзал и узнать, чего я смогу добиться для него, а возможно, и для себя. День прошел в величайшем волнении и беспокойстве. Прежде всего я был возмущен тем, что консульство не дало нам знака, чтобы мы могли своевременно покинуть Россию.

Вечером я поехал на вокзал и встретил там консула Хаусшильда601 с несколькими господами из консульства, готовыми к отъезду. На мой вопрос он ответил: «Превентивная война, для нас тоже неожиданная». На мою просьбу взять дядю и меня в качестве сопровождающих он не хотел соглашаться, но все же я его уговорил взять хотя бы старого дядю, на что он в конце беседы изъявил готовность. Меня, сказал он, так как мне только 41 год, ему никак не удастся провезти. На следующее утро я встретился с Эрнстом Руперти в немецком консульстве. Там был тогдашний помощник консула, господин Хильгер602, и советник консульства. Мы сказали, что явились добровольно, после чего нам провели медицинский осмотр. Эрнст Руперти был признан годным к военной службе, а я, из‐за моей ноги, – годным для гарнизонной службы. Нам обоим выдали свидетельства, что мы явились в соответствии с уставом. Это свидетельство я позже сдал на хранение в американское посольство, которое должно было представлять интересы немцев в России. Мой друг Эрнст все же хотел попытаться добраться через Петербург до финской границы, но вынужден был очень скоро вернуться, ничего не добившись. Но эта его поездка потом имела дурные последствия, поскольку в это время в Петербурге взорвалась пороховая фабрика и его