Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник) - Николай Ломакин

Михаил Строгов привык к такого рода поездкам и к подобному транспорту. Ни тряска, ни колдобины его не тяготили. Он знал, что русская упряжка все одолеет – камни, рытвины, болотины, поваленные деревья, овражки, бороздящие тракт. Но его спутница без привычки рисковала пораниться, так сильно швыряло тарантас. Однако она не жаловалась.

В первые минуты поездки Надя, мчась с такой скоростью по колдобинам, молчала. Потом, одержимая одной неотступной мыслью, сказала:

– Я посчитала, брат: от Перми до Екатеринбурга триста верст. Я не ошиблась?

– Ты права, Надя, – ответил Михаил, – а когда мы доберемся до Екатеринбурга, мы окажемся у подножия Уральских гор, причем по ту сторону их.

– А сколько нужно времени, чтобы проехать через горы?

– Двое суток, раз мы едем день и ночь. Надя, я так говорю потому, – добавил он, – что не должен останавливаться ни на минуту. Я спешу в Иркутск, мне нельзя отдыхать.

– Я не задержу тебя, брат, нет, ни на час. Мы будем ехать день и ночь.

– Что ж, Надя, в таком случае, если азиатское нашествие не преградит нам дорогу, мы доберемся за двадцать дней, не больше!

– Ты уже проделывал этот путь?

– Несколько раз.

– Зимой это было бы быстрее и легче, правда?

– Да. Главное, что быстрее. Ноты бы очень страдала от холода и снежных заносов!

– Какая разница? Зима – подруга русского человека.

– Да, Надя, но какой стойкий темперамент нужен, чтобы выстоять в такой дружбе! Я часто видел, как в сибирских степях температура опускалась ниже минус сорока! Несмотря на то, что на мне была одежда из шкуры северного оленя (ее называют «дохой», она очень легкая и в то же время совсем не пропускает холода), я чувствовал, что у меня стынет кровь, все члены коченеют, ноги в тройных шерстяных носках отмерзают! Я видел, как кони, впряженные в мои сани, покрывались ледяной коркой, у них ноздри так леденели, что дыхание спирало! Я видел, как водка в моей дорожной фляге превращалась в камень, такой твердый, что ножом не отколупнуть! Но мои сани неслись как ураган! На занесенной снегом равнине, сколько хватало глаз, все гладко, бело и ни единого препятствия! Больше никаких рек, нет нужды искать переправу! Никаких озер, через которые не перебраться без какого ни на есть судна! Повсюду твердый лед, дорога свободна, быстрота обеспечена! Но ценой каких мучений, Надя! Об этом знают лишь те, кто не вернулся, и метель быстро накрыла снежной пеленой их трупы!

– Но ты-то все же вернулся, брат, – сказала Надя.

– Да, но я сибиряк по рождению, я привык к этим жестоким испытаниям с детских лет, когда ходил с отцом на охоту. Но когда ты, Надя, говоришь мне, что зима тебя не остановила бы, ты отправилась бы одна и готова бороться со всеми ужасами сибирского ненастья, я так и вижу тебя заплутавшей в снежной круговерти, падающей, чтобы больше не встать!

– Сколько раз ты пересекал сибирские степи в зимнюю пору? – спросила юная ливонка.

– Три раза, Надя. По дороге в Омск.

– А что тебе было нужно в Омске?

– Увидеть мою мать, она ждала меня!

– Ну, а я спешу в Иркутск, где меня ждет отец! Моя мать умерла, ядолжна передать ему ее последнее «прости!». Ты сам видишь, брат: ничто не могло бы помешать мне поехать!

– Ты смелое дитя, Надя, – сказал Михаил Строгов, – и сам Господь ведет тебя к цели!

Весь день тарантас мчался вперед под водительством ямщиков, сменявшихся на каждой станции. Горные орлы могли не опасаться, что эти «орлы» с большой дороги посрамят их царственное имя. Высокая цена, которую путники платили за каждую лошадь, и щедро раздаваемые чаевые производили особенное впечатление. Вероятно, станционные смотрители находили странным, что после публикации чрезвычайного распоряжения властей этим брату и сестре разрешается свободно колесить по Сибири, хотя оба, по-видимому, русские, а всем их соотечественникам въезд за Урал закрыт. Но их документы были в порядке и давали им право ехать дальше. Поэтому верстовые столбы быстро мелькали перед глазами пассажиров тарантаса, а он несся вперед, оставляя их позади.

Впрочем, Михаил Строгов и Надя были не единственными путниками, следовавшими из Перми в Екатеринбург. Уже на первых почтовых станциях царский курьер узнал, что некий экипаж опережает его. Но поскольку лошадей хватало и на его долю, это сообщение Строгова не заботило.

Несколько остановок, сделанных за тот день, давали отдых разве что тарантасу – пассажиры использовали их исключительно затем, чтобы перекусить. На почтовых станциях есть где и остановиться, и поесть. К тому же, где мало станций, там любая крестьянская изба встречает путников так же гостеприимно. В этих селениях, за редкими исключениями похожих друг на друга как домиками, так и белой церквушкой с зеленым куполом, проезжий может стучаться во все двери. Любая для него откроется, с улыбкой выйдет мужик и протянет гостю руку. С ним поделятся хлебом-солью, раздуют огонь в «самоваре», и пришелец почувствует себя как дома. Семья незамедлительно потеснится, чтобы освободить ему место. Чужак, стоит ему прийти, всем становится родней. Ведь он «послан Богом».

Вечером, когда подъехали к очередной станции, Михаил, побуждаемый чем-то вроде инстинкта, спросил станционного смотрителя, давно ли здесь проезжал тот экипаж, что опережает его.

– Два часа назад, батюшка, – отвечал смотритель.

– А что это, небось, берлина?

– Нет, телега.

– Сколько пассажиров?

– Двое.

– И что, быстро едут?

– Орлы!

– Вот как… Запрягайте поживее!

Поскольку решили не задерживаться ни на один час, Михаил и Надя ехали всю ночь.

Погода держалась по-прежнему хорошая, однако было душновато, мало-помалу стала ощущаться наэлектризованность атмосферы. Солнце сияло вовсю, ни одно облачко не умеряло сверкания его лучей, но казалось, будто от земли поднимается что-то вроде горячего пара. Можно было опасаться, как бы в горах не разразилась гроза, а здешние грозы ужасны. Строгов, наученный заблаговременно распознавать атмосферные явления, предчувствовал, что скоро начнется буйство стихий, и был всерьез озабочен.

Ночь прошла без происшествий. Надя сумела подремать в тарантасе несколько часов, несмотря на тряску. Кожаный полог был наполовину откинут, это позволяло путникам урвать глоток-другой свежего воздуха, которого жаждали их легкие, истомленные удушающим зноем.

Михаил всю ночь бодрствовал, не доверяя ямщикам, которые не прочь вздремнуть на своем сиденье. Ни один час благодаря его бдительности не был потерян впустую ни на почтовых станциях, ни в дороге.