Укрощение огня - Джон Ринго

– Нет, он был разрушен в войнах искусственного интеллекта. – Морген встала и уперла руки в бока. – Сейчас сорок первый век, а не тридцать первый! Мы уже далеко поднялись над подобными воззрениями на жизнь, и вы не собираетесь играть в войну, как мальчики в песочнице!

– Именно это мы и хотим защищать, – покачал головой Герцер. – А может, и нет.

– Он хочет сказать, что люди всегда были агрессивны, – вставила Кортни. – Всегда в мире существовали войны, и всегда будут, пока на земле живы люди. Последнее тысячелетие можно назвать золотым веком. Хорошо было бы к нему вернуться, но если платить за это надо тем, чтобы позволить Полу решать, что хорошо, что плохо… Конечно, можно кое-что сгладить с помощью дипломатии, но и дипломатии-то в мире не осталось. Она исчезла из Палаты Совета, когда Пол напал на Шейду.

– Ну, это она так говорит, – тут же возразила Морген.

– Боже мой! – Кортни воздела руки к небу. – Герцер, попробуй ты.

– Нет, и не собираюсь, – ответил Герцер. – Морген, можешь говорить, что просто хочешь пересидеть темные времена. Прекрасно. Но люди не дадут тебе пересидеть и выждать. Можешь уйти с Вороньей Мельницы. Я уверен, что вокруг возникнет немало общин без подобных требований. Ты даже можешь утверждать, что у тебя серьезные философские антимилитаристские убеждения, и пройти курс ухода за ранеными. Но если ты уйдешь, уйдешь в сообщество, которое будет называть себя нейтральным, лидеры которого будут утверждать, будто «насилием ничего не решить», рано или поздно вас подомнут под себя сторонники Пола, и уж они-то не будут спрашивать вашего мнения. Или вы окажетесь на пути сторонников Шейды, и они тоже захватят вас и не будут спрашивать ваше мнение. Лично я не собираюсь позволять Полу Боуману учить меня, как мне жить. Я достаточно знаю историю, чтобы понять, куда ведет этот путь. И предпочту сидеть здесь на земле под проливным дождем и есть заплесневелый хлеб, чем позволю ему стать абсолютным хозяином Матери.

– Но как же мы можем сражаться с ним?! – воскликнула Морген. – Он член Совета! Все они члены Совета. Пусть они и дерутся!

– Это тупик, – пожал плечами Герцер. – Боуман хочет подчинить себе весь мир. Он придет и за тобой, Морген. За мной и за Шилан. Потому что он считает, что он прав. Это его миссия в жизни. Ты можешь выбрать, чью сторону примешь, но, если сядешь посередке, тебя раздавят.

– Это паранойя! – Морген топнула. – А вы все помешались на войне! Ты, Герцер Геррик, можешь идти к черту!

И она демонстративно ушла прочь.

– Неплохо, Ромео, – заметил Круз. – Подцепил девчонку утром, весь день с ней забавлялся, а вечером расстался. Неплохо!

Шилан воспользовалась случаем и со всей силы ударила Круза в плечо, за неделю она достаточно натренировала мускулы.

– Ого! Больно!

– Надо бы дать еще сильнее, – сказала Кортни.

– Ну, я же пошутил.

Круз обиженно потер плечо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

После ссоры Герцер остался со своими товарищами. Постепенно вокруг сгустились сумерки. С самого полудня на большом костре зажаривали двух быков, и теперь все собрались на праздничный ужин. Реконструкторы, и постоянные жители Вороньей Мельницы, и те, кто прибыл недавно, помогли с гарнирами. Герцер впервые попробовал некоторые кушанья, но решил, что вполне может обойтись и без них. Правда, обилие еды потрясало. До Спада все люди проводили массу свободного времени, пытаясь найти или изобрести какие-то новые кушанья, и все равно еда была достаточно однообразной. Обычно до Спада все блюда подавали обжигающе горячими, разница заключалась лишь в том, какую кислоту добавляли: серную или фторную.

Та пища, которую предлагали им сейчас, поражала своим разнообразием. Некоторые специи и приправы были чрезвычайно острыми. Герцер попробовал какое-то блюдо из капусты и, прожевав, долго думал, как это приправа не разъела саму ложку. Но другие блюда были совсем пресными, некоторые сладковатыми, другие имели свой специфический привкус.

Он ел грибы, просто припущенные в масле с вином и какими-то травами – настоящая амброзия, – когда к нему подошла и села рядом Шилан. В руках она держала две кружки.

– Мастер Эдмунд широким жестом разрешил открыть винные погреба, – сказала она и протянула одну из кружек Герцеру.

Герцер сделал небольшой глоток. Вино было тяжелым, сладким, с грубоватым послевкусием и достаточно крепким.

– Хм. Отлично. – Он поставил кружку и взял еще грибов.

– Ты имеешь в виду грибы или что? – спросила Шилан.

– Ну конечно грибы, – ответил Герцер и поднял вверх вилку. – Но вообще-то я имел в виду все это. – Шилан нагнулась вперед, осторожно съела грибы с вилки и закивала в ответ. – Здесь намного лучше, чем в лесу.

– Не лучше, чем месяц тому назад, – таинственно сказала она.

– Да, конечно, – ответил Герцер и задумался.

– Интересно, что такое ты вспомнил? – И Шилан наклонила голову набок, потом рассмеялась.

– Что такое?

– Да так. Я бы много дала, чтобы узнать, о чем ты думаешь, Герцер. – И она посмотрела ему прямо в глаза.

– Хм… – нахмурился он и почувствовал, как дергается левый глаз. – Ты сказала, что месяц назад тут было еще лучше, и я с тобой согласился.

– Ну да. – Она пожала плечами. – С этим не поспоришь.

– И да, и нет. – Глаз все еще дергался. – Это… это… – Он обвел рукой сидевших группами беседующих людей, вдалеке кто-то смеялся. – Есть две вещи, которых месяц назад недоставало. Во-первых, все стало реальным. Это не Реннская Ярмарка, когда, если земля слишком тверда, можно подстелить подушки, а потом в любой момент уехать домой. Все сейчас реально. Если нужна подушка, то надо самому придумать, как ее сделать. Не знаю, почему это так важно, но чувствую, что важно. – Шилан хотела было что-то сказать, но он жестом остановил ее. – Погоди секундочку. Дай я скажу. Так вот, во-вторых, теперь здесь есть душа. Разве раньше ты замечала столько страсти во всем? Такую мощь, такую энергию в людях, как сегодня? Нет. А почему?

Потому что все стало реальным. Раньше, до Спада, независимо от того, что обсуждалось, о чем спорилось, все знали, что вернутся на следующий день к себе домой, к обычным, будничным делам. Все точно знали, что все будет в порядке, что они проснутся на следующее утро живыми и здоровыми.

Теперь же даже пустяковые вопросы стали очень важными. От их решения зависят жизни не только этих людей, но целых поколений. И все понимают, что должны работать, должны преуспеть не только ради самих себя, но ради своих детей и детей своих детей. Они знают, что стоит им споткнуться и упасть, и Мать не подхватит их в свои объятия. И это придает каждому малейшему движению страсть, мощь и энергию, которых раньше я не замечал.