Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты - Себастьян Маллаби

по управлению благотворительной организацией, ему нанес визит выпускник Йеля, узнавший, что Свенсен будет присутствовать на домашнем футбольном матче. Этот человек рассказал, что владеет небольшим фондом на Западном побережье, и поинтересовался, не захочет ли Йель в него инвестировать? Свенсен и его заместитель Дин Такахаши выслушали речь.

«Мы не заинтересованы, — ответили они просителю, — и никогда не будем».

ПРОСИТЕЛЕМ БЫЛ ТОМ СТЕЙЕР, А ЕГО ХЕДЖ-ФОНД назывался Farallon. Стейер носил светло-рыжие волосы на пробор, лихие баки и выцветшие плетеные браслеты. Он вырос в Нью-Йорке, но впитал атмосферу своего нового дома — Сан-Франциско. Он был полным энтузиазма, забавным и совершенно самодостаточным. Он мог добавить беседе искру, носясь с идеями, как звездный футболист, каким он был в колледже. На вооружении Стейера было еще одно качество, которое позже очень понравится Свенсену — обостренное чувство правильного и неправильного, которое окрашивало все, от его образа жизни до подхода к бизнесу. Много лет спустя после того, как

Стейер превратил Farallon в один из крупнейших в мире хедж-фондов, он все еще ездил на старом авто, летал экономклассом и проявлял полнейшее безразличие к моде4. В его офисе открытой планировки посредине стоял только одинокий стол. Перед сидящим за ним разворачивалась потрясающая панорама Сан-Франциско, вот только Стейер не поднимал жалюзи5.

Стейер основал Farallon в 1985 году, когда Свенсен пришел в Йельский благотворительный фонд. С одной стороны, им двигало желание сбежать с Уолл-стрит к жизни на Западном побережье, с другой — чувство справедливости. Будучи молодым аналитиком в Morgan Stanley, он разочаровался, обнаружив, что советники инвестиционного банка получали свои деньги, даже если ошибались; быть убедительным значило больше, чем быть правым на самом деле, ведь целью было просто брать оплату с клиентов. После стажировки в Стенфордской школе бизнеса Стейер поработал в Goldman Sachs в отделе арбитражных слияний под руководством Роберта Рубина, будущего секретаря министерства финансов. Это понравилось ему больше: Goldman получал оплату в этом бизнесе, только если оказывался прав, хотя распределение доходов среди сотрудников иногда вызывало споры. С точки зрения Стейера, следующим логическим шагом было создание независимого фонда. Он начал карьеру с фирмы, не несущей ответственности за непродуктивное инвестирование. Он перешел в фирму, несущую ответственность коллективно, но эта схема не всегда учитывала индивидуальный вклад в общее дело. Теперь, закладывая независимый фонд, Стейер выходил в открытое плавание, не имея никакого буфера между качеством своих инвестиций и вознаграждением, которое он за них получал.

Стейер арендовал недорогое помещение в центре Сан-Франциско с парой столов — одним для себя, другим для партнера6. Каждое утро в половине шестого он поднимался на лифте в офис, захватив с собой кофе и пончик, готовый анализировать поглощения и слияния с самого открытия торгового дня в Нью-Йорке. Его стиль инвестирования остался тем же, какому он научился в Goldman Sachs. Когда на бирже появлялось предложение поглощения, цена акций целевой компании обычно подтягивалась к цене заявки. Например, если акция торговалась на отметке 30 долларов, а заявка была на отметке в 40 долларов, цена акций могла вырасти до 38 долларов. Это ставило Стейера перед выбором. Если он покупал акции и поглощение совершалось, он мог положить в карман по два доллара с акции; но если предложение поглощения отзывалось, акции падали до прежней цены, то он лишался восьми долларов. Понимание, рискнуть ли восемью долларами, чтобы заработать два, основывалось на особом мастерстве. Вам надо было просчитать, заблокируют ли поглощение антитрестовые правила, поднимется ли волна возмущения акционеров. Нужно было оценить шансы того, что на сцене появится другая сторона, возможно, подняв цену акции выше отметки в 40 долларов.

Стейер страстно погрузился в работу, иногда переходя все границы. Понеся определенные потери в крахе 1987 года, он стал появляться в три утра в сопровождении своей жены, которая переживала за его душевное равновесие7. Но несмотря на удар 1987 года, дела у Стейера шли очень хорошо: специалист по арбитражным сделкам, анализирующий слияния и поглощения за столом в Goldman Sachs может анализировать их так же хорошо и за столом в Сан-Франциско, особенно если он всем своим существом отдается делу. Покупая целевые компании в сделках, которые благополучно совершались, Стейер месяц за месяцем получал прибыль. Одновременно играя на понижение приобретаемых фирм, он хеджировал риск движений общего рынка.

К концу 1980-х годов Стейер расширил свои горизонты. Частично это была стратегия выживания, поскольку бум поглощений потихоньку стихал, и когда в 1989 году произошло обрушение рынка «мусорных» облигаций, специалистам арбитражных слияний стало почти нечего анализировать. Но Стейер и тут не терялся: коллапс «мусорных» облигаций создал возможность применить его аналитические способности в другом контексте8. Компании, находящиеся в центре рынка «мусорных» облигаций, одна за другой объявляли о банкротстве, и инвестор, способный понять, какой кусок долга банкрота нужно прикупить, мог неплохо заработать. Что еще лучше, пенсионные фонды, взаимные фонды и другие институциональные инвесторы становились вынужденными продавцами «мусорных» облигаций, так как их правила запрещали держать ценные бумаги компаний, не выполняющих свои обязательства, поэтому они скидывали их ловким игрокам вроде Farallon9. Когда Дрексел Бэрнхам Ламберт, шишка рынка «мусорных» облигаций, объявил о банкротстве в 1990 году, Стейер приобрел крупный ломоть его долга за копейки, а когда в 1993 году он продал свою долю, портфель Farallon получил 35 % прибыли10. Этой сделкой с Дрекселом Стейер убил двух зайцев. Он выиграл на поглощениях, ставших возможными благодаря облигациям Дрексела, и снова обогатился на его крахе.

Стейер создал то, что позже назовут «управляемый событиями» хеджевый фонд. Он специализировался на событиях, вынуждающих существующие цены меняться в неверную сторону, — моментах, когда какой-либо сбой внезапно представлял установившийся рынок бездействующим. Незадолго до заявки поглощения цена на акции компании олицетворяет вердикт инвесторов, которые предсказывают будущие заработки. Цена является эффективной в том смысле, что она уже проанализирована до конца. Сразу после заявки на поглощение старые расчеты ничего не значат: теперь аналитики должны смотреть на размер стоимости поглощения, время, до которого оно может произойти, ставку должного дисконта и так далее. Схожим образом такое событие, как банкротство, спутывает вчерашний консенсус по стоимости облигаций компании. И снова задача — по-новому взглянуть на потоки наличности, которые, возможно, будут запущены каждой обанкроченной облигацией.

Еще до удачи с Дрекселом новости об эффективности Стейера достигли ушей Дэвида Свенсена. Стейер делал хорошие деньги вне зависимости от того, опускался или поднимался фондовый рынок, — он предлагал диверсификацию. Стейер получал прибыли, фокусируясь на