Новая Россия в постели - Эдуард Тополь

Он мне руку свою отдал, и я уснула. Я засыпала, а он говорил: «Почему ты скрыла, что употребляла наркотики? Тебе анестезия противопоказана, ты могла вообще умереть, тебя Николай Николаевич еле откачал». Я хотела сказать: «А кто меня спрашивал про наркотики?» — но сил не было и слова сказать. Их и сейчас нет. Последнее, что я помню, — вас. Как вы прибежали из лаборатории и сказали Косте, что у меня какая-то бактерия «псеудомонас инувин». Которая якобы давно в моем кишечнике скрытно сидела, а во время операции пошла гулять по всему организму. У Кости руки задрожали, он говорит: все, накрылась моя карьера! Я хотела его утешить, сказать, что я выживу. Но не смогла и уснула.

Конечно, Наташка с перепугу позвонила Мартину и сказала, что я в реанимации после аборта. Думала, что он примчится ко мне, но он не приехал ни с цветами, ни без. И Савельев не приехал. И вообще никто. Только вы сражались за мою жизнь, но, похоже, и вы отступили. Или вам не дали в институте иммунологии волшебного крысиного лекарства, или…

Знаете, Николай Николаевич, когда-то, тысячу лет назад, в той моей жизни, когда мне было 24 или 25, гениальный Савельев сказал, что мое неумение выстраивать стабильные личные отношения с окружающими имеет какое-то мудреное научное название, которое в переводе на простой русский язык звучит как синдром алкогольной наследственности.

Но ведь это приговор всей России!

Нет! Я не хочу этого! Дети не отвечают за своих отцов!

Мы не виноваты в алкоголизме, коммунизме, ленинизме и сталинизме наших предков!

Мы хотим любить, жить и рожать детей, не обремененных ни нашими грехами, ни болезнями предыдущих поколений.

Господи, дай нам этот шанс! Кого нам еще просить, кроме Тебя…

…Все, Николай Николаевич, я не могу больше. Нет ни сил, ни голоса, ни пленки. На последней кассете осталась одна-единственная песня Луи Армстронга — моя любимая. Я не могу ее стереть, ведь я под нее столько мужчин на постельные подвиги подвигла! Вслушайтесь в его хриплый голос, окрашенный улыбкой, вникните в каждое слово:

When a little blue bird,

Who has never said a word,

Starts to sing: «Spring! Spring!»

When the little blue bell

In the botton of the dale

Starts to ring: «Ding! Ding!»…

Я дослушивал эту кассету в Нью-Йорке, в больничной палате «Маунт-Синай госпитал», пока врачи готовили меня к операции. Никогда прежде я так напряженно не вслушивался ни в слова песен западных исполнителей, ни тем более в шорохи пленки на моем диктофоне. Мне хотелось уловить хотя бы на фоне, в глубине звуковой дорожки слабеющий голос Алены. Но я слышал только великого Луи, он пел с неподражаемыми смешинками в голосе, и слова его песни могли, конечно, вдохновить на сексуальные подвиги даже импотента. Вот что он пел — в переводе на русский:

Когда крохотная птичка,

Которая никогда не поет,

Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»

И когда голубой колокольчик

Даже в глубине ущелья

Начинает звенеть: «Динь! Динь!»…

Это значит: природа

Просто приказывает нам

Влюбиться, о да, влюбиться!

И тогда птицы делают это!

И пчелы делают это!

И даже необразованные мошки

делают это!

Так давай же займемся этим!

Давай полюбимся, детка!

В Испании даже баски делают это!

Латыши и литовцы делают это!

Так давай же займемся этим!

Давай полюбимся, детка!

Все голландцы в Амстердаме

делают это!

Не говоря уже о финнах!

Так давай же займемся этим!

Давай полюбимся, детка!

Крестьяне в Сиаме делают это!

Аргентинцы без всякой цели

делают это!

Люди говорят, что в Бостоне

даже бобы делают это!

Let's do it!

Let's fall in love!

Все романтические

морские губки делают это!

Моллюски на морском дне делают это!

Даже ленивые медузы делают это!

Let's do it!

Let's fall in love!

Угри и электрические скаты

делают это!

Золотые рыбки делают это!

Даже черви, прости меня Боже,

делают это!

Let's do it!

Let's fall in love!

Комары и москиты делают это!

Каждая букашка,

каждая тварь делает это!

Let's do it!

Let's fall in love!

И самые респектабельные леди

делают это,

Когда их призывают

на то джентльмены!

Даже математики в Европе делают это!

И даже блохи делают это!

Let's do it!

Let's fall in love!

Поверь, что шимпанзе

и в зоопарке делают это,

И австралийские кенгуру делают это,

И высоченные жирафы делают это,

И даже тяжеленные гиппопотамы

делают это!

Let's do it!

Let's fall in love!

Хриплый Армстронг затих на последнем аккорде, магнитофонная пленка еще с минуту пошипела в моем диктофоне, но голоса Алены я не услышал, и диктофон выключился.

Я понял, что там, в московской реанимации, Алена уснула. Уснула или…

Я не стал ждать своего выхода из больницы, а прямо из палаты позвонил в Москву, в кабинет Николая Николаевича.

— Реанимация, — услышал я после шестого гудка.

— Можно Николая Николаевича?

— Его нет! — И в трубке затюкали гудки отбоя.

Привычный к московской вежливости, я снова набрал код России, код Москвы и семизначный московский номер.

— Алло! — сказали на том конце провода.

— Я звоню из Нью-Йорка. Пожалуйста, не бросайте трубку. Как мне найти Николая Николаевича?

— Я же вам русским языком сказала: его нет!

И — бац! — опять гудки отбоя.

Но не на того напали, подумал я и, сделав еще шесть звонков и козыряя своим подарком больнице, выудил у секретарши главврача домашний телефон Николая Николаевича. Набираю номер и мысленно готовлю вежливое вступление: «Здравствуйте, Николай Николаевич. Большое спасибо за подарок. Я прослушал все десять пленок и хотел бы узнать, удалось ли вам застать эту девушку в живых. Или…»

— Алло… — произнес на том конце провода настолько знакомый женский голос, что я онемел. — Алло! — повторила она и засмеялась: — Ну, говорите же, черт подери! Я безумно спешу…

Это были те самые «черт подери!» и «безумно», которые я раз десять слышал на московских пленках.

И я понял, почему Николай Николаевич с такой неохотой отдавал их мне. Я понял это и положил трубку.

Эпилог

Когда я работал над этой книгой, моя жена постоянно доставала меня вопросами: зачем ты ее пишешь? Какая у тебя сверхидея? Что ты хочешь ею сказать?

Я долго уходил от прямых ответов, поскольку сам не знал, что на это сказать. Но потом, к концу работы, это выяснилось само собой.

С помощью этой книги я, как мне кажется, познал новую Россию куда больше, чем за все свои предыдущие поездки от Москвы до Курил. И тогда я смог объяснить своей жене смысл этой работы.

— Да, новое поколение россиян отличается от моего поколения, — сказал я ей. — И даже от твоего, хотя ты моложе меня почти вдвое. Они более раскованны при обсуждении самых интимных вопросов секса, они увлечены эротикой, они экспериментируют так и эдак или, говоря по-старому, они «распущенны дальше некуда». Но и стрессовых ситуаций в их жизни куда больше, чем в годы нашей юности. Однако при всех их «закидонах», при всех их экспериментах с полигамностью, открытым браком и прочее я не встретил среди них ни мужчину, ни женщину, которые «в сухом остатке» не мечтали бы о самом простом и вечном — верности, любви, нежности и стабильности отношений. Спасибо тебе, что ты разрешила мне написать эту книгу и верила мне, когда я над ней работал. Быть женой автора двух «России в постели» — серьезное испытание.

Эта книга была бы невозможна без активной помощи моего друга и кинодраматурга Эдуарда Дубровского.

Я также сердечно благодарю адвоката Бориса Абушахмина, генерал-майора Владимира Овчинского, полковника Юрия Торопина, подполковника Алексея Симонова, профессоров Вадима Петровского, Николая Дидковского и Алексея Литвинова, психотерапевта Виктора Самохвалова и людей без погон и ученых званий, но не менее доброжелательных — Михаила Рудяка, Андрея Чижика, Константина Щербакова, Леонида Огородникова и Алексея Краснова за помощь, которую они оказали мне при сборе материала для этой книги.