Жизнь в эпоху перемен. Книга первая - Станислав Владимирович Далецкий

слабостями своего характера сам себе и вредишь, и так будет с тобою и впредь: уступишь в малом – потеряешь большое.

Прощай навсегда. Спасибо, что надоумил меня учиться дальше – иначе в этом селе мне тяжело бы было встречать тебя на улице или здесь дома и сожалеть о несбывшемся нашем счастье. Завтра я уеду и, видимо, больше мы с тобою уже не встретимся. Прощай! – закончила Татьяна, подошла к Ивану, наклонилась и поцеловала его прямо в губы, оставив учителя в полной растерянности от услышанного.

– С этой девушкой рядом я мог бы достигнуть всех своих мечтаний, не поддайся плотской похоти к Арине, – думал Иван. – Да и сейчас можно было бы все поправить, не проговорись случайно Арина о нашем блудстве. Сам виноват: хотел плоть свою ублажить с одной, а душою тянулся к другой – верно это подметила Татьяна: душа и тело мои разделились, а могли бы слиться вместе с Татьяной, которая мне нравилась, но приязнь оказалась настоящей любовью. Надо было тогда, когда она обнажилась передо мною, овладеть ею и под венец. С Ариной бы расстался и уехал бы вместе с Таней искать нашу общую долю.

Но что случилось – не вернуть. Буду сожительствовать с Ариной, уеду учиться, а там глядишь, и встретится мне похожая на Таню девушка, которую полюблю снова всей душою и обрету семейное счастье, – успокоил себя Иван и принялся пить чай вместе со старостой, который между делом принес самовар и сладости к чаю. Мужчины пили вдвоем: жена старосты ушла с дочкой в церковь, а Таня, несмотря на приглашение отца, так и не вышла из своей комнаты.

Староста искренне огорчился такому разладу учителя со своей дочерью, и не зная причины, думал, что городская жизнь уже вскружила голову девушке и она, забыв про первую любовь, найдет там жениха получше, чем простой учитель.

Иван вернулся домой в плохом настроении духа. Только сейчас он понял, что из-за своей нерешительности и блудства с Ариной, он потерял Татьяну навсегда, даже если будет просить о прощении на коленях, все равно получит отказ гордой девушки.

Прав был староста, когда говорил, что если женщина дает себя, то надо брать, ибо второго раза может и не быть. Именно второй попытки объясниться и оправдаться Татьяна ему не дала сегодня и не даст уже никогда. Если забросить дела в школе, уехать в Могилев и там постоянно мелькать перед глазами девушки, то, наверное, она простит его и согласится быть женою, но все равно это будут уже другие отношения: не такие искренние и не такие чувственные, без слияния душ.

Иван вспомнил, что уходя, Татьяна поцеловала его в губы, что по местным поверьям, означает слияние души девушки с его душою – так ему говорит всегда Арина, объясняя свои отказы поцеловать учителя в губы, но предоставляя всё свое тело в его полное распоряжение.

Чудны эти женские поверья здесь на селе: обнаженной девушку может видеть только муж и то после свадьбы, в губы целовать можно только мужа, и никого другого, даже если муж этот на том свете, как у Арины, брать мужскую плоть в руки женщина не должна, а мужчина не может погладить женское лоно, прежде чем войти в него, и прочие условности, лишённые, на взгляд Ивана, всякого смысла.

Арина уже собралась уходить, закончив домашние дела, когда Иван зашел на кухню и укорил женщину: – Почему не сказала о приезде старостиной дочки, которую видела еще вчера?

– Всё будете знать, скоро состаритесь, Иван Петрович, – беззаботно ответила служанка. – Как в постель – так меня тянете, а про запас держите эту старостину дочку. Если она мила вам, так женитесь на ней и оставьте меня, бедную вдову, в покое и не тащите более на диван для плотской утехи. Живу я с вами во грехе и свечки в церкви ставлю, чтобы замолить этот грех, а вы меня еще и укоряете, что не сообщила о приезде вашей зазнобы, – обиделась Арина и немного всплакнула от обиды.

Иван, как всегда, перед женскими слезами, сразу помягчел и объяснил женщине свое расстройство:

– Пойми, Арина, эта Татьяна одна на селе знает про наши отношения и может сказать старосте, а тот от обиды за дочь устроит нам обоим веселую жизнь: тебя под опеку свёкра старого, а меня из школы вон за прелюбодеяние с тобою. Дай бог, чтобы Татьяна не сказала отцу перед отъездом – в этом и была моя забота, потому и растерялся, когда увидел Татьяну в доме отца. Она сказал, что уезжает завтра и надеюсь, ничего не скажет отцу. Ты иди сейчас, пока светло, домой, и завтра приходи к обеду, чтобы сплетен по селу не было, что ты днюешь у меня.

– Так сплетни давно уже по селу гуляют, – возразила женщина. – Вы живете холостяком и не думаете жениться: вот бабы и треплются у колодцев, что я вас вместо жены обслуживаю, только доказать ничего не могут. Не пойман – не вор, как говорится. Только у меня еще и груди налились от полюбовных дел на диване, да румянец во всю щеку, но я бабам говорю, что это от хорошей еды, что достается мне от учителя и легкой работы на вашем подворье, которую не сравнить с работой на полях.

Смотрите – вот и руки стали мои белыми и гладкими, будто у барыни, а помнится вы корили меня за шершавые руки, которыми я обнимала вас, когда вы доводили меня до женской сладости неописуемой.

– Ладно, ладно, не будем разбираться, кто прав, а кто виноват: оба хороши и пусть так будет до моего отъезда. Теперь я твердо решил уехать летом на учебу, так что и ты, Арина, принимай меры к устройству своей жизни. Может, пришлют другого молодого учителя на мое место, и с ним продолжишь хозяйственные дела. Может, и до дивана дойдете, коль по нраву придется.

– Что же вы, Иван Петрович, меня совсем за гулящую девку держите? – обиделась снова Арина. – Если с вами легла, то и под другого тоже лягу, по вашему? Нет не будет со мною больше такого. Вы мне приглянулись, вот и уступила я вам и не ошиблась: почувствовала я, как сладко бывает женское удовольствие, чего со мною раньше не бывало никогда. Но с другим такого не будет, да и решила я перебираться в уезд, чтобы сына единственного избавить от крестьянской доли в помощниках у деда – моего свёкра. В уезде может быть и подвернется мужичок