Иные песни - Яцек Дукай

С платформы причальной мачты, куда не долетали заряды с Твердыни, стратегос Бербелек теперь следил за успехами Хоррора; Аурелия взбиралась следом. В тот первый вечер после их прибытия, четырнадцатого Юниуса, была уничтожена третья мостовая башня Пергама; осталось четыре, две селинунтосовые и две кетиевые. Двести стадий к западу, в порту у устья Каика, ожидал флот плоскодонных судов, готовых напасть на Врата Каика, как только падет последняя башня.

Падение башни выглядело как падение дерева, ее срубило одним точным ударом столитосовки в основу строения: медленно кренясь, она описала в воздухе величественную дугу, не успев достигнуть грунта, распалась на части, как детская игрушка. Впрочем, когда грянула о землю — та затряслась, будто под пястью Гефеста.

— Так падет мощь Чернокнижника, — пробормотал эстлос Бербелек, отняв от глаз оптикум.

— Не радуйся, тебе сразу же придется это отстраивать. — Яна-из-Гнезна сплюнула через плечо. — Знаю одно: никогда, никогда нельзя быть уверенным, по какую сторону баррикады окажешься. — Тут она заговорщицки подмигнула Аурелии. — Возьми, например, нынешнего наместника Пергама. Каких только предложений мы ему не слали, но он будет сопротивляться до последнего. Некогда был предводителем повстанцев. Выдал своих людей, и Вдовец в награду сделал его наместником Пергама. И он знает, что теперь никакие гарантии свыше не спасут его жизнь. — Яна снова сплюнула. — Что за мир, господи боже, и не ссучишься уже с пользой.

В ту ночь, глядя с мачты аэростатов на раскинувшееся на стадии вокруг стен Пергама кольцо костров войск Бербелека — сколько глаз видел, до темного горизонта — и на грязно-красное зарево над городом под обстрелом — дым заслонял звезды над Каиком, — в ту ночь Аурелия верила, что осада Твердыни будет выглядеть точно так же, как и осада Коленицы, только в пропорционально большем масштабе, и продлится настолько же дольше. Но за те несколько месяцев, что миновали после Коленицы, наступил перелом, который лунница как-то упустила — может, находилась слишком близко к стратегосу Бербелеку, а может, изменение произошло слишком медленно — и из всех людей стратегоса именно Аурелия Оскра была поймана врасплох.

Шестнадцатого Юниуса пали все четыре уцелевшие сторожевые башни. Пиросидеры Хоррора били с нечеловеческой точностью, пушкари Бербелека систематически мордовали лицо города, отбивали большие куски центральной возвышенности. Ко всему разрушили и остатки внешней стены с юга и востока. Вечером Первая Византийская Колонна под предводительством леонидаса Преруги яростной атакой с земли и воды заняла Врата Каика. Хоррор передвинулся на новые позиции за шанцами на террасах по склонам Долины Каика. Иероним Бербелек выслал герольда с предложением почетной сдачи Пергама; того застрелили, едва он подъехал к воротам. Однако ночью — рекой и через проломы в обвалившихся стенах — из осады принялись сбегать сами пергамцы. Внезапно все оказывались заядлыми сторонниками Селевкидитов. Их расспрашивали о численности, размещении и вооружении защитников, о припасах и настроениях.

Семнадцатого Юниуса стратегос Бербелек несколько раз объехал Пергам со стороны восточного притока Каика, Кетия. Защитники должны были видеть Бербелека — с ним ехал знаменосец с Красной Саранчой. Хоррорные поднимали крик, ревели рога. Сразу после этого прошли три быстрых штурма: восток, восток, юго-восток. До вечера заняли междустенье. «Уркайа» падала с неба на оставшиеся расчеты пергамских пиросидер, удары хвоста эфирного скорпиона разбивали металл и камень. Меканики Хоррора начали подкопы под внутренние стены. В сумерках прибыли первые отряды едва-едва созданной Армии Четвертого Пергама. Стратегос Бербелек приказал им разбить большой лагерь к северу от города, каждый человек должен был разложить один костер.

Ночью с семнадцатого на восемнадцатое начался штурм с запада, три полных Колонны Хоррора — в отсветах бесчисленных факелов, в продолжающейся канонаде гердонских многоствольных кераунетов, над водами Каика, горящими от вылитых в них алкимических смесей, под сотнями красно-черно-белых знамен Хоррора, под десятками штандартов хоррорных аресов, в таком напряжении смертельных аур, что у людей лопались сердца, кровь текла из ушей и носа, капала из глаз, а последние защитники Твердыни умирали на ее стенах просто от ужаса. Ночь была темной, душной, бури от Средиземного моря отступили, пепел вился в воздухе, горячий ад пылающего города лишь сгущал окружающую тьму. Сплетенные из гидорово-гесовых цефер графитовые доспехи хоррорных, в мягких слоях которых застревали пули и обломки шрапнели, растворяли солдат в матовом мраке. Над землей непрерывно катился единый слитный, рокочущий гул, заглушавший даже рык бегемотов. Столитосовки били над головами атакующих, с кружащей над Твердыней «Уркайи» падали пиросные бомбы, макины разбивались о стены, стены разбивались о макины. Железная морфа Хоррора объяла всех атакующих, даже добровольцев под знаменами Селевкидитов, никто не отступал, нельзя было отступить, отступление невозможно помыслить, поражение — невозможно помыслить, возможна лишь победа — Иероним Бербелек всходил к Пергаму на спине бурого гебегемота, охватывая своим взглядом и антосом половину битвы, — возможна лишь победа.

Рассвет восемнадцатого Юниуса Пергам узрел под знаменами Четверомечия и Саранчи, с головой уральского наместника, вывешенной у южной башни; молчали пиросидеры и кераунеты, лагерь на Равнине Крови снимался с места, черные шеренги Хоррора вливались в город — Пергам пал.

«Уркайа» унесла весть о победе в Амиду; сразу же вернулась с посланником от Мария, новоназначенным канцлером Короля Скалы. Стратегос как раз закончил принимать клятву от пергамской аристократии и приветствовал канцлера в зале аудиенций чудом уцелевшего дворца наместника, на рдеющем кресле из костей фениксов, с леонидасами Хоррора справа, с Аурелией в полном доспехе гиппиреса слева, окруженный хоррорными Обола, с инкрустированной глазами фениксов трофейной риктой в руке.

Форма момента заставила канцлера преклонить колени.

— Эстлос.

— Говори.

— Поздравления и честь от короля Мария Селевкидита. Народ радуется вести об освобождении древней столицы. Вчера вечером в Амиду прибыл с полномочиями от Нового Вавилона эстлос Сайид Пятый из Катрибитов. Кратистос Семипалый спрашивает о времени и месте переговоров ради подробного мирного договора между Вавилоном и Четвертым Пергамом.

— Оставляю это на усмотрение короля.

— Да, эстлос. Сайид Катрибит, впрочем, спрашивает и об условиях нового раздела кероса. Марий Петра хотел бы знать, под чьим антосом должно оставаться Четвертому Пергаму. Кратиста Иезавель Милосердная мертва вот уже сорок лет. Кратистос Семипалый спрашивает: должно ли с кратистосом Рогом договариваться непосредственно ему? Или будет новая война за керос? Кто поселится во Флореуме Пергама?

Традиция Второго и Третьего Пергама отодвигала короля за сферу непосредственного влияния кратисты, иначе, чем, например, в Эгипте, где Гипатия обитала лишь в нескольких стадиях от башни Навуходоносора, или во Франконии, где кратистос Лео Виаль частенько навещал королевский двор, — но уже в Джазират аль-Араб князья пустыни путешествовали со своими племенами вдоль — и вне — границы короны Эфрема. Так и здесь: Селевкидиты сидели в Амиде, кратиста — в Пергаме.

На самом деле именно антосу Иезавели Ласковой, Иезавели Милосердной-и-Прощающей ставили в вину поражение Селевкидитов и раздел Третьего Королевства. Когда бы здешних аристократов не размягчила столь терпимая морфа кратисты, они не поддались бы захватчикам, а по большому счету — вообще бы не спровоцировали нападения своей слабостью. Ничего странного, что Иезавель сбежала и умерла в одиночестве (якобы у нее от отчаяния разорвалось сердце). Что же это за кратиста, что за противоречие в Мощи: сила слабости. Аурелии хватило сравнить ее с Иллеей. Ведьма не оттого сильна, что жестока, просто жестокость — атрибут мощи. Иезавель не сделала выводов из судьбы Кристоса, чье милосердие явно превысило любые пределы безумия, болезни морфы. Те, кто прощает, должны, коли понадобится, быть готовы к наивысшей жестокости.

Аурелия тотчас узрела весь подтекст вопроса канцлера. Ибо, что с того, что захватили землю, если в керосе продолжает сильнее всего отпечатываться морфа оккупантов? Королевство Пергам не неприметная земля вроде Неургии, что может хоть до бесконечности балансировать на границах больших антосов.

Несколькими часами ранее, на холодном рассвете, когда они ехали по улицам города, Аурелия всматривалась в пергамцев, приветствовавших, казалось, победителей и размахивающих цветами Селевкидитов. Еще с большим энтузиазмом недавно приветствовали их амиданцы на Площади Атталидов — и все с шестью пальцами на руках. А если столько видно в их теле, сколько же осталось от Чернокнижника в разуме пергамцев? Нужно выдавить из народа Форму оккупанта. Но как же это сделать, если Хрустальный Флореум останется пустым, а в керосе земли продолжат сталкиваться короны Семипалого и Чернокнижника?