Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

ты ничего больше не теряешь, оказавшись голым перед кем-то другим, испытываешь такую неловкость, что готов трахаться без удержу и покончить со всем этим; она потянула меня умелыми загрубевшими пальцами, спустилась ими в пах, прошлась вокруг мошонки, словно я был каким-нибудь сорняком или засохшим растением, которое нужно выкопать с корнями, и я вдруг почувствовал небывалое спокойствие, перекатился и оказался сверху на ней, я позволил ей просунуть его внутрь, там было удивительно влажно и тепло, не слишком-то приятно, и все-таки уже через несколько секунд я стал ощущать ноющее чувство внизу живота, я вдруг вспомнил первый раз, когда дрочил, мне тогда казалось, что я описаюсь, и я еще подумал, как же это с девушкой, наверное, совсем дико описаться, когда ты внутри девушки, и я понял, что именно в этом диком ощущении все и заключается, весь страх, наслаждение, горечь и глубочайший стыд быть человеком, а она погладила меня по спине и прошептала: «Ну вот так».

Через неделю папа вернулся из Австралии, он провел в квартире всего несколько ночей и как-то утром вышел на террасу с всклокоченными седыми волосами и налившимися кровью глазами, задрал футболку, развернулся ко мне спиной и прохрипел: «Там что-нибудь видно?» На следующий день к нам пожаловали ребята из «Антисимекса»[123] и подтвердили, что спальня кишит клопами и, даже если выкинуть двухспальную кровать (совсем новую и стоившую целое состояние), они прячутся в стенных панелях, щелях и под обоями, так что единственный способ, который гарантированно сработает, – распылить по комнате порошок и потом спать в кровати в течение месяца.

– Придется найти жильца на лето, – сказал папа и, поморщившись, почесал подмышку. – Посмотрю, может, разыщу кого-нибудь, кому нужно жилье. Ты что, пустил Йенни там переночевать? Со всем ее скарбом?

Я кивнул.

– Это все объясняет. А все эти поганые чертовы страны третьего мира, куда она ездит, вот, блин, если эта грязная прошмандовка еще появится тут, я ее… – Он прервался на полуслове, увидев выражение моего лица, и опустил руку мне на плечо: – Ой, прости. Не хотел так грубо. That came out wrong[124], хе-хе. Дуй в Сан-Франциско, а я найду кого-нибудь пожить здесь. Пройдет несколько лет, и из этого выйдет отличная байка. Как про мои кроссовки, которые я забыл перед матчем с Лендлом, я тебе рассказывал?

* * *

На другой день после того, как мы накурились, тетя сидела за кухонным столом; когда я спустился, она была только после душа, еще не накрашенная, волосы зачесаны назад, в руке большая кружка кофе. Она выложила рядом с моей миской путеводитель «Лоунли планет», изданный не меньше десяти лет назад.

– Вот, нашла здесь, – прощебетала она. – Понятно, что многое изменилось, но в нем есть рекомендации по хорошим музеям, библиотекам, историческим маршрутам и тому, что тут делать.

Я посмотрел на книгу, взвесил ее в руке. На обложке красовался выкрашенный в яркие цвета лакированный трамвайчик, из тех, которые туристы ждали, стоя на Маркет-стрит. Я раскрыл книгу наугад. Цветные фотографии небоскреба «Трансамерика», крутые виражи Ломбард-стрит, Чайнатаун. Золотые Ворота в клубах белой дымки.

Я открыл коробку с сухим завтраком – наткнулся в супермаркете на какие-то мятные подушечки с шоколадом, мне никогда не надоедало блуждать вдоль магазинных полок и изучать американскую культуру синтетической переслащенной и нездоровой пищи. Наполнил миску почти до краев и залил подушечки молоком, с удовольствием прислушиваясь к тому, как они лопаются.

– Почему ты обращаешься со мной как с ребенком? – осторожно поинтересовался я, толкнув книжку через стол обратно к ней.

Натали вздохнула:

– Тебе девятнадцать. Ты не работаешь, не учишься, а теперь все лето пробудешь сам по себе в Сан-Франциско, я и подумала, что, может, было бы неплохо, если бы ты попытался… ну, повысить планку, что ли? Не только слоняться по городу и заглядывать в кафешки? Не жди, что в будущем мир ляжет перед тобой ниц, просто потому что ты Андре Хелл. Подумай, как это лето через десять лет будет выглядеть в твоем резюме?

Я чуть не покатился со смеху от всей этой сценки.

– Папа больше ничего не хотел мне передать через тебя?

Вид у нее сразу стал обиженный:

– Андерс? Я с ним уже несколько лет не общалась.

– Ни разу не слышал от тебя слова «резюме». Вообще ни разу. Сильно сомневаюсь, что ты его часто используешь.

Ее бесцветные губы сжались в узкую полоску. Она встала, взяла книгу и шлепнула ее на стол передо мной:

– Вот. Пошел.

И я попытался. Побродил по Хейт-Эшбери, прокатился на метро до Беркли и прошелся вверх-вниз по Телеграф-Хилл, прогулялся в Чайнатаун и Норт-Бич, зашел в книжный магазинчик под названием «Огни большого города», о котором в путеводителе говорилось как о intellectual hotspot и epicenter of beat literatur[125], я несколько раз до этого проходил мимо красивого его фасада, но никогда не испытывал желания заглянуть внутрь.

Кондиционер в магазине, похоже, был сломан, и в воздухе стоял затхлый запах старых книг. Я вдруг осознал, что последний раз заходил в книжный несколько лет назад – те книги, что нужны были мне для учебы, я просто скачивал или заказывал через интернет. За прилавком стоял седовласый мужик с хвостиком, а рядом с ним девочка-панк с кольцом в носу, она злобно уставилась на меня. Внутри все выглядело как в библиотеке с множеством книжных полок по всевозможным тематикам: «Политика США», «Антропология», «Кино», «Латиноамериканская литература»; я пошел на верхний этаж, и там мне попались «История», «Окружающая среда», «Культурология», потом я заглянул в небольшую боковую комнатку без окон, где на полке было просто написано «Страдание».

Там я задержался. Книга о голоде в Эфиопии в 1980-е годы, на обложке грудной ребенок, глаза облеплены мухами. Рядом книга о черной смерти в XIV веке с картиной Иеронима Босха на обложке. Украинский голодомор при Сталине. Сибирские лагеря. Жестокость японских солдат во Вторую мировую войну, Нанкинская резня, Батаанский марш смерти.

– Нововведение, – строго пояснила девочка-панк, провозя мимо тележку с книгами. – С зимы страдание выделили в отдельную категорию.

– Почему?

– Сейчас проводят все больше исследований забытых или утаенных atrocities. – Я тогда не знал этого слова, пришлось позже отыскать его в словаре, это значит зверства или злодеяния. – Они вскрылись, когда мы стали лучше осознавать, на что способны люди.

– Да, но разве не правильнее выставить их на полке… по истории или…

– У нас есть раздел «Религия», но что общего между иудейским миллионером в Америке наших дней и иудейским секс-работником в Палестине двухтысячелетней давности?

Она резкими механическими движениями стала выставлять книги на полку.

– И все же почему… почему вы делаете