«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

Лайэль, Оуэн… При этом он продолжал переводы, скажем перевел XV и XVI тома «Всеобщей истории» Шлоссера, 20 листов «Истории XIX века» Гервинуса, а 9 и 24 июля препроводил в «Современник» перевод VII и VIII тт. «Истории Англии» Маколея (91 лист). Начал переводить «Исповедь Руссо…»

Как подсчитал П. Щёголев, за время пребывания в крепости НГЧ написал 205 печатных листов или чуть побольше. На месяц выходило у него писания 11,5 п.л. Работник он был фантастический, но почему вдруг среди научных трудов он выбирает жанр романа? Во-первых, попытки художественных писаний у него были с юности, во-вторых, в данном случае он хотел начать свою Энциклопедию, причем в завлекательной романной форме, как это делали французские просветители. И вот 12 декабря 1862 г. Чернышевский закончил отделку перевода XV и XVI томов «Всеобщей истории» Шлоссера. И после этого он обращается к начальству за разрешением купить и переводить XVII том истории, а заодно сообщал, что «начал писать беллетристический рассказ, содержание которого, конечно, совершенно невинно, – оно взято из семейной жизни и не имеет никакого отношения ни к каким политическим вопросам, но если бы представлялось какое-нибудь возражение против этого занятия беллетристикой, то, конечно, Чернышевский, – писал он о себе в сопроводительной записке от 15 декабря 1862 г., – оставит его». Речь идет здесь о романе «Что делать?», романе, который он начал писать 14 декабря 1862 г. и кончил 4 апреля 1863 г.

Итак, он мог читать и писать. Но даже в одиночке он хотел видеть свою жену. Чувство его оставалось сильным, несмотря на все душевные терзания, которые он перенес из-за вольности ее характера. Надо, конечно, понять причину желания жандармского начальства унизить, причинить боль человеку, которого никак не удавалось обвинить в чем-то серьезном, а уже арестовали, нужно найти оправдание аресту. Эта работа по фабрикации обвинения шла, а пока было нескончаемое раздражение на «ловкого арестанта», не оставившего никаких улик. И уж совсем возмутило жандармского генерала желание узника (четыре месяца сидящего в одиночке, которому при этом так и не сумели предъявить никакого обвинения) увидеться с женой. И на его обращение-просьбу было составлено следующее решение.

11 января 1863 г. генерал Потапов написал коменданту крепости: «Высочайше учрежденная в СПБ следственная комиссия по докладе мною словесной просьбы содержащегося в Алексеевском равелине тит. сов. Чернышевского, чтобы ныне же было дано разрешение на свидание его с женою, приезд которой из Саратова ожидает г. Чернышевский, постановила объявить просителю, что таковое ходатайство еще преждевременно и разрешение не может быть дано ранее полного разъяснения производящегося о нем дела» (Дело, 279). Но волгарь был тверд и упорен и написал коменданту крепости (больше некому было писать): «Надеясь, что дело его достаточно разъяснено теперь, Чернышевский имеет честь покорнейше просить ваше превосходительство представить с вашим ходатайством на рассмотрение, кому следует, его желания:

1. Чтобы ему немедленно было разрешено видеться с его женою, постоянно.

2. Чтобы комиссия пригласила его для сообщения ему тех сведений о положении его дела, которые могут быть сообщены без всякого нарушения какой-либо следственной тайны, – именно, в какое приблизительно время дело Чернышевского может быть окончено производством. Чем оно окончится, этого он не спрашивает; это ему известно; но когда оно кончится, – это он желает знать.

Н. Чернышевский.

22 января 1863 г. P. S. Если он не получит ответа до четверга вечера (24 ч. января), то он будет знать, что не нашли удобным или нужным обращать внимание на эти его желания. – 22-го января 1863 г.» (Дело, 279).

Чернышевский еще думает, что окончание дела ему известно, ибо обвинить его не в чем, но вот свидание с женой для него – жизненно важно. Странные слова: «он будет знать», что на его желания решили не обращать внимания. Какая-то полуугроза в них слышится. Но какая? Через два дня он снова посылает письмо, чтобы удостовериться, дошло ли письмо: «Чернышевский имеет честь покорнейше просить его превосходительство г-на коменданта известить его, получен ли его превосходительством какой-либо ответ на записку Чернышевского от 22-го числа этого месяца. – Вечер, 24-го января 1863 г.» (Дело, 280).

И очевидно следующее письмо от 27 января оказалось решающим, после которого, не объявляя этого никому, он начал бессрочную голодовку. Вот письмо: «Из первых двух строк 4-й страницы письма г-жи Чернышевской от 24 января к ее мужу видно, что г-жа Чернышевская встречала затруднения в получении вида на проживание в Петербурге. Но из этого же письма ее от 24 января можно видеть, что жить ей в Петербурге нужно уж и для одного леченья, не говоря о других причинах. Чернышевский просит его пр-во г. коменданта сделать то, что от него зависит, чтобы избавить больную женщину от полицейских – для чести полиции, Чернышевский предполагает только – недоразумений» (Дело, 280).

У нас часто говорят, что Чернышевский провел первую в России политическую голодовку. Но, во-первых, он не считал себя политзаключенным, в его деле была полная неопределенность, во-вторых, он не выдвигал никаких политических требований, более того, он даже не объявил голодовку, просто перестал принимать пищу. С конца января он не ест. Стоит привести воспоминания смотрителя Алексеевского равелина: «Чернышевский был тогда еще сильным и здоровым человеком. И вот этот-то сильный по натуре человек порешил было уморить себя голодом. Это было с ним еще до написания им романа “Что делать?”.

Дело было так: нижние чины караула, да и сам смотритель заметили, что арестант, т. е. Чернышевский, заметно бледнеет и худеет. На вопрос о здоровье он отвечал, что совершенно здоров. Пища, приносимая ему, по-видимому, вся съедалась. Между тем дня через 4 караульные доложили смотрителю, что в камере начал ощущаться какой-то тухлый запах. Тогда, во время прогулки Чернышевского в садике, осмотрели всю камеру, и оказалось, что твердая пища им пряталась, а щи и суп выливались… Стало очевидно, что Чернышевский решил умереть голодной смертью… Ни увещания добряка смотрителя, ни воздействия со стороны III Отделения долго не влияли на него. Приказано было, однако, приносить ему в камеру, по-прежнему, всю пищу ежедневно, но он еще 3–4 дня не дотрагивался до нее и пил только по 2 стакана в день воды. Соблазнительный ли запах пищи, страх ли мучительной голодной смерти или другие побуждения, но на 10-й день Чернышевский стал есть, и недели через две он совершенно оправился, и тогда из-под пера его вышел роман “Что делать?”»[280].

Раз были увещания Третьего отделения, то понятно, что караульные доложили по инстанции. Начальство немного спохватилось.

И пошла лихорадочная переписка жандармов. Ничего этакого политического, типа ниспровержения власти не требует, но ведет себя неподобающим