Операция прикрытия - Сергей Синякин

Он помолчал, потом тоскливо и сердито добавил:

— Машинистов с кочегарами допросили, проводников вагонов просеяли. Никто, разумеется, ничего особенного не заметил, никто ничего, как водится, не слышал. Чертовщина, одним словом! Гоголь сплошной!

— А контейнер? — глупо спросил Бабуш.

— Контейнера, ясный перец, нет, — махнул рукой начальник управления. — Хреново, что все произошло на территории нашей области. Стало быть, нам злоумышленников и искать.

Он с надеждой посмотрел на оперуполномоченного.

— А ты, Александр Николаевич, ничего странного в поведении конвоя не заметил? Может, снюхались с кем?

— Нормальный конвой, — хмуро сказал Бабуш. — Вологодские волки.

— Сплошные загадки, — вздохнул генерал. — Я не крайних ищу, крайних, братец мой, и без нас найдут и по-фамильно, значит, назовут всех козлов отпущения. Жуков говорит, что крыша сорвана, словно ее птица какая когтями драла.

Он уныло помолчал, потом безнадежно махнул рукой:

— Иди, Бабуш. Одни проколы у нас. И Сапогов некстати повесился. Нет бы ему, подлецу, с недельку хотя быпогодить.

Вопросов генералу оперуполномоченный Бабуш задавать не стал. Старшим, как говорится, сзади не заглядывают. А все-таки очень интересно Александру было, почему по генеральским понятиям бывший полицай некстати повесился, а через недельку по тем же понятиям выходило бы в самый раз.

— Иди, — снова сказал начальник управления. — подскажи там Короткову, чтобы в работе с Фоглером и Волосом выкладывались, как на бабе. Проколетесь, братцы, я с вас лично шкуру спущу!

Только работать с несколькими арестованными куда легче, чем с одним. О Фоглере говорить не приходилось, особого полета была птица. А вот в работе с Волосом Сапогов контрразведке нагадил. Обычно ведь как бывает, когда у тебя два арестованных по одному делу проходят? Втихую ты на нем догадки свои проверяешь, делая перед арестованным вид, что никакие это не догадки, а натурально установленные в беседе с другим арестованным факты. Топит тебя подельник, капитально топит, про все твои грехи рассказывает, даже от усердия привирает малость, ухудшая и без того не особо завидное твое положение. Неужто ты в такой ситуации промолчишь, скроешь грехи этого аспида? Приемчик нехитрый, но безотказный. Поэтому Коротков прежде всего озаботился тем, чтобы Волос о смерти своего напарника не узнал. Самолично обошел всех, кто дежурил по спецприемнику МГБ, с каждым побеседовал и каждому объяснил необходимость держать в секрете смерть Сапогова.

Только Волосу не до Сапогова было.

Знал он все свои грехи, понимал, что не помилует его советская власть, за каждого убиенного при немцах не единожды спросит. А потому он особо и не запирался. Какая разница, за сколько трупов ответ держать? Да если честно говорить, похоже, он и не помнил все свои несчетные злодеяния, а потому сопротивлялся уже скорее по инерции — надевал очечки, внимательно вглядывался подслеповатыми от сидения в подземельях глазами в размашистый почерк Короткова и говорил:

— А вот семью Куренных не я стрелял, гражданин начальник. Это Минский с Глинкиным самостоятельность проявили. Девка у них красивая была, вот Минский ее перед немцами комсомолкой и выставил. Надо, чтобы по справедливости все было. Куренных не я убил, а вот Гарбузко Дмитро — тут уж моя работа, чего отказываться, лично ему в затылок шмальнул с немецкого карабина. Тут признаю, против, как говорится, фактов ничего не попишешь. Только ведь как оно, дело, было? Не я бы в него стрельнул, так меня бы кончили. Немцы в дисциплине строги были, аккуратисты они, раз уж решили чего, так не нам с ними спорить было…

Коротков громко сочувствовал ему, поил чаем с лимоном, и никакой наигранности в его поведении Бабуш не видел. Самому ему порой хотелось подойти к карателю и стиснуть пальцы на его худой жилистой шее с выступающим кадыком. Уж больно обыденно и равнодушно Волос излагал жуткие факты недавнего прошлого, от которых по спине Бабуша ползли струйки пота, а во рту стоял металлический привкус отвращения.

Майор Коротков допрашивал Волоса лишь по прошлым злодеяниям, все, что касалось странных инопланетян и Фоглера, он оставлял оперуполномоченному Бабушу. Бабуш на майора не обижался. Тот уже высказал ему свои соображения. Бабуш его понимал и в некоторой степени со сказанным соглашался. Только вот прикосновение к тайне не давало Бабушу покоя, и он беседовал с Волосом, отлично уже понимая, что старик Екклесиаст прав и во всяком знании действительно много печали.

Сов. секретно

Начальнику УАО Уральского ВО

В соответствии с директивой Генштаба ВС СССР № 274 от 28 февраля 1950 года Вам надлежит подготовить и держать в постоянной боевой готовности транспортный самолет, укомплектованный проверенным и политически выдержанным экипажем до особого распоряжения Генштаба.

Обеспечить надлежащую техническую оснащенность самолета в условиях слепого полета и посадки необходимым количество ГСМ, расширить до максимальных возможностей транспортный отсек самолета для перевозки груза специального назначения.

Исполнение данного распоряжения взять под личный контроль. Предупреждаю о персональной ответственности за ненадлежащее выполнение директивы Генштаба ВС СССР.

Глава шестая

Заключенные ушли, и Яковлев остался один.

Некоторое время он суетился, метался от палатки к маячку, хватался за бинокль, пряча за этой суетливостью неловкость из-за того, что оказался профессионально непригодным. Какой-то зэка, шутя, обыграл его, а то обстоятельство, что зэка оказался таким же профессионалом, его товарищем по разведке, Яковлев старательно пытался не вспоминать. Постепенно он успокаивался и через некоторое время уже мог анализировать события без прежнего раздражения и злой обиды на обыгравшего его человека.

Радиомаяк передавал в эфир неслышимые сигналы, и на эти сигналы должны были прийти другие профессионалы, более умелые и более жестокие, умеющие одним ударом ножа снять часового, минимальным количеством взрывчатки взорвать мост, в темноте попасть в лоб ничего не подозревающей цели, а также умеющие многое из того, чему Яковлева никогда не учили — он был профессиональным разведчиком, а не диверсантом, и никогда не значился по ведомству Судоплатова и Эйтингона. И в уральскую тайгу он попал лишь из-за того, что знал Блюмкина по работе в Средней Азии и в Монголии.

Успокоившись, он вошел в палатку, нашел в рюкзаке нож, вскрыл консервную банку и, намазав на хлеб мороженую тушенку, принялся медленно жевать, морщась от попадающих на язык крупинок желтого жира.