Самая страшная книга 2017 (сборник) - Майк Гелприн

– Немой? Ты спишь? – шепот Хлюста в темноте.

Я прерываю попытки коснуться зубов. Чего он проверяет, порешить хочет?

– Ммм? – подаю я голос.

– Слышь? Мелкий заткнулся. Не стонет. Кажись, все. Каюк мальчишке.

Действительно, я не слышу прерывистого дыхания. С трудом поднимаюсь, все тело болит от того, что таскал на себе Мелкого. Под ногами скрипят половицы. Присаживаюсь около лежащего парня. Рука касается неподвижной груди и тут же быстро отдергивается. Мелкий еще теплый, но его тело одеревенело. Так, словно прикасаешься к сухому стволу с содранной корой.

Когда он перестал дышать? Пока я дежурил у окна или ворочался, впадая в короткое забытье?

– Слышь, рассвет скоро. Нам бы прихватить одного из этих да валить отсюдова, – шепелявит рядом Хлюст.

Я не показываю, что услышал его. Этот подонок только о своей шкуре думает. Слишком на руку Хлюсту смерть мальчишки. А может, он его и прикончил? Беру тусклую керосинку и подношу к шее Мелкого. Его глаза открыты и оцепенело смотрят вверх. Синяков от удушения нет, значит, все-таки своей смертью умер. Наверное, своей смертью. И неудивительно, ведь он был одной ногой на том свете. Одной ногой.

– Да сам он умер, – шипит из полумрака Хлюст, видит, что не верю ему.

Чувствую ярость, поднимающуюся изнутри. Хочется плакать и выть от бессилия, что не смог защитить Мелкого, что завел в это чертово место, что в который раз сделал все неправильно!

В гневе смахиваю со стола убогую глиняную посуду, и та с грохотом летит на пол. Хлюст отступает.

– Немой, уходить надо. Нет времени. Эти, в часовне, сонные должны быть. Можем проскочить.

А ведь он прав, у нас даже нет времени закопать парня. Уходить надо сейчас. Я успокаиваюсь. Я глубоко и часто дышу.

Хлюст шарит по полу и ставит на стол уцелевшие кружки; я слышу, как плещется белесая жидкость из прозрачной бутылки, которая чудом не разбилась. Хлюст протягивает одну кружку мне:

– Ну, за упокой Мелкого, – и опрокидывает выпивку в себя.

Я тоже выпиваю. Самогон сводит горло и горячей тяжестью падает в желудок. Я не помню, какой он на вкус. С тех пор как я лишился языка, это ощущение мне недоступно. Я могу одинаково жевать жмых, хлеб или сочное мясо, и для меня почти нет разницы. Последний вкус, который я хорошо помню, – соленый. Вкус моей крови.

Хлюст тем временем надевает буденовку и пересчитывает патроны в барабане.

– За Мелкого не беспокойся. Расскажем, что погиб за большевиков, – они из него героя сделают.

Скрипит дверь, и вместе с болотным туманом, который таки добрался до заимки и теперь пытается проникнуть в избу, появляется сутулая фигура деда.

– А вот и мясо, – шепчет Хлюст, – даже звать не пришлось.

Громко ступая, идет к старику.

– Ну что, дедуль? Давай прогуляемся.

– Да раненько что-то… – дребезжит дед.

– В самый раз, – отрезает Хлюст, – уходим мы. Проводи, а?

– Провожу. Отчего же не проводить? – Дед трясет желтушной бородой.

Он разворачивается и бредет обратно в туман. Следом выходит Хлюст. Прикрываю глаза Мелкому.

Прости меня, что не уберег. Этого раскаяния недостаточно, и тут даже отец Александр не поможет.

Если бы во мне была вера с горчичное зерно, и я сказал горе: «перейди отсюда туда», и она бы перешла.

Встань и иди, Мелкий.

Мелкий лежит недвижимо, словно выточен из дерева.

Проверяю обоймы в винтовках и вешаю их на плечи. Винтовки тяжелые и тянут вниз. Выходя, я не смотрю на покойного, кажется, что Мелкий сейчас взглянет укоризненно и спросит: «Что же ты не похоронил меня по-христиански, Немой? Что же бросил тут?»

На улице ничего не изменилось, только запущенный двор в предрассветных сумерках выглядит еще печальней и тревожней. Небо на востоке уже голубое, подернутое дымкой тумана.

Трехлапый пес с рычанием высовывается из своей дыры, скалит черные зубы, но, заметив деда, скулит и испуганно прячется обратно.

Я останавливаюсь. Я слушаю. Ровная монотонная мелодия плывет над головой. Звуки не прилетают с ветром – они вокруг меня. Прямо сейчас.

– Че встал? – огрызается через плечо Хлюст.

– Ванька-молчун услышал перегуды, – хихикает старик, слова испаряются белыми облаками в утреннем морозом воздухе. Старик показывает наверх.

Из-под крыши избы, как узловатые пальцы, торчат длинные и короткие прямые отростки. Десятка два.

– Перегуд – он как флейта, токмо костяной. Ветер сквозь него летит и песню поет, – умиротворенно говорит дед. Он улыбается и смотрит на эти странные и бессмысленные приспособления.

Если они костяные, то какого животного кость? Или не животного? Мне становится не по себе от страшной догадки. Еще и ночь под ними пришлось провести.

А откуда старик знает, что меня Ванькой зовут, как называли в детстве? Ведь даже Хлюст не знает. А этот вон как смотрит, словно мысли читает, еще и лыбится.

Тем временем Хлюст тихо вынимает наган и подступает к деду со спины. Упирает дуло в поясницу. Шепчет на ухо:

– Шибче топай, старый. До часовенки нас проводишь.

Тот кивает в ответ и покорно плетется вперед.

Мы проходим до подъема на холм, когда дед останавливается и, не поворачивая головы, спрашивает:

– Вестимо ты, Хлюст, так же безвинных на убой вел, когда у атамана служил?

Хлюст резко выпрямляется, словно обухом огрели. Он озадачен. Он растерян.

– Откуда, старый, знаешь?

– Да кость мне твоя все и рассказала. Как у Анненкова службу нес, как людей пытал и губил, – старик хихикает и лукаво косится на меня.

Имя опального атамана налетает стуком копыт, гиканьем и свистом всадников с черепом на рукавах, проносится и сбивает с ног.

Слышу, как бешено бьется сердце. В голове все смешалось.

Раннее утро. Я выхожу из амбара, сбрасываю перчатки. Настороженно прислушиваюсь к топоту копыт вдалеке. Окунаю руки в бочку – разлетающиеся капли блестят на солнце. Небо темнеет, и на дороге появляется свора всадников. Они проносятся мимо, размахивая шашками, мелькают черепа и кости на черных рукавах!

«Пистолет в амбаре!» – судорожно вспоминаю я. Степной конь несется прямо на меня. Мое тело катится по дороге, поднимая столб пыли.

Сапог Черного человека рядом с головой. Я смотрю наверх и вижу два маленьких узко посаженных глаза, спутанную бороду, ухмылку без двух передних зубов. Хлюст смеется, и до меня доносится гнилостный запах его дыхания. Хлюст просовывает соленые пальцы мне в рот. Хлюст отрезает мне язык.

Я раздираю криком горло. Неудержимая ярость вырывается наружу.

– Э-э! Ты че, убогий? – Хлюст пятится назад и тут же валится на землю от прилетевшего в челюсть приклада. Наган отлетает в сторону.