Исход (Том 2) - Стивен Кинг

(Джо? Лео?),

что его прежняя сущность исчезла навсегда. Теперь он вернулся. И он был здесь.

— Ты не можешь оставаться здесь, — повторила Надин. — Я вернулась только затем, чтобы забрать кое-какие вещи. Я здесь больше не живу. Я живу с… с мужчиной.

«О, разве это то, чем является Гарольд? — издевательски заметил внутренний голос. — А я-то думал, что он только орудие, средство для конца».

— Лео, послушай…

Голова его слабо, но достаточно заметно качнулась. Его глаза, неумолимые и сверкающие, уставились на нее.

— Ты не Лео?

Снова слабое покачивание.

— Ты Джо?

Кивок, такой же слабый.

— Ладно, пусть будет так. Но ты должен понять, что не имеет значения, кто ты есть, — сказала она, пытаясь быть спокойной. Безумное ощущение, что время повернулось вспять, усиливалось. — Та часть нашей жизни — когда мы были вместе — та часть ушла. Ты изменился, я изменилась, и мы не можем вернуть этого назад.

Его странные глаза по-прежнему смотрели на нее, казалось, отрицая сказанное.

— И перестань глазеть на меня, — взорвалась она. — Это невежливо смотреть на людей в упор.

Теперь в его глазах появилось слабое обвинение. Казалось, они говорили, что так же невежливо бросать людей на произвол судьбы, но еще более невежливо отвергать любовь людей, которые все еще зависят от тебя и нуждаются в тебе.

— Ты же не один, — сказала Надин, отворачиваясь и начиная собирать оброненные вещи. Она стала лихорадочно засовывать книги в рюкзак поверх салфеток, упаковки аспирина и нижнего белья — простого хлопчатобумажного белья, столь отличающегося от того, которое она надевала для извращенных развлечений Гарольда.

— У тебя есть Ларри и Люси. Ты любишь их, а они любят тебя. Ларри любит тебя, а это главное, потому что Люси нравится все, что он делает. Она как листок копирки. Для меня же все изменилось, Джо, и в этом нет моей вины. Это вовсе не моя вина. Поэтому перестань обвинять меня.

Надин попыталась застегнуть рюкзак, но пальцы у нее так дрожали, что она с трудом справилась с этим. Тишина становилась все более гнетущей.

Наконец она встала, закидывая рюкзак на плечи.

— Лео! — Надин пыталась говорить спокойно и рассудительно, так, как она разговаривала с трудными детьми в своем классе, когда они закатывали концерт. Но это оказалось просто невозможным. Голос ее дрожал, а легкое покачивание головы, которым он приветствовал ее обращение к нему как к Лео, только ухудшило ситуацию. — Это не из-за Ларри и Люси, — зло произнесла Надин. — Я бы поняла, если бы дело было только в этом. Но дело в этом старом мешке. В этой старухе, раскачивающейся в кресле и улыбающейся всему миру вставными зубами. Но теперь она исчезла, и ты снова прибежал ко мне. Но это не игра, понимаешь? Это не была игра!

Джо ничего не ответил.

— И когда я попросила Ларри… стала на колени и попросила его… он даже не стал утруждать себя. Он слишком занят ролью великого человека. Так что в этом нет моей вины! Я не виновата!

Мальчик продолжал безучастно смотреть на нее. Страх стал возвращаться к Надин, заглушая ее злобу. Она попятилась от него к двери и стала шарить рукой в поисках дверной ручки. В конце концов она нащупала ее, повернула и распахнула дверь. Прохладный воздух улицы был более чем приятен.

— Иди к Ларри, — пробормотала Надин. — Пока, детка.

Она неуклюже попятилась назад и на мгновение задержалась на верхней ступеньке крыльца, пытаясь собраться с мыслями. Неожиданно ей показалось, что все происшедшее было лишь галлюцинацией, порождением ее чувства вины… вины перед брошенным мальчиком, вины за слишком долгое ожидание Ларри, вины за то, чем они занимались с Гарольдом, и за те более ужасные вещи, которые еще предстояло сделать. Возможно, в этом доме вообще не было никакого мальчика. Он был не более реален, чем фантазии Эдгара По — биение сердца старика, звучащее, как часы, завернутые в кусок ткани, или карканье старого ворона.

— Стучится, всегда стучится в мою дверь, — прошептала Надин и рассмеялась от этой мысли, высказанной вслух, только смех ее больше напоминал глухое карканье того самого ворона.

И все же — ей необходимо знать наверняка. Надин подошла к окну и заглянула в гостиную здания, некогда служившего ей домом. Не то чтобы он когда-нибудь по-настоящему был ее домом, нет. Если живешь в каком-то месте и все, что хочешь взять из него, помещается в одном рюкзаке, значит, этот дом никогда не был твоим. Заглянув внутрь, она увидела ковер, принадлежавший умершей хозяйке, шторы и обои, подставку для трубок умершего хозяина и номера журнала «Спорт в фотографиях», беспорядочно разбросанные на кофейном столике. Фотографии умерших детей на каминной полке. А в углу — сидящего на стуле малышка какой-то умершей женщины, одетого в одни лишь плавки, сидящего, по-прежнему сидящего так, как он сидел прежде…

Надин отшатнулась и, споткнувшись, чуть не упала через ограду, окружающую цветник. Она села на свою «веспу» и помчалась вперед на бешеной скорости, объезжая застывшие на дороге машины, но, проехав несколько кварталов, немного успокоилась. К тому времени, как она добралась до дома Гарольда, ей удалось взять себя в руки. Но она знала, что подошел конец ее жизни в Свободной Зоне. Если она хотела сохранить здравый рассудок, ей необходимо было поскорее выбраться отсюда.

Собрание в зале «Манзингер» прошло хорошо. Они снова пели Национальный гимн, но глаза присутствующих были сухи; теперь это было частью того, что вскоре снова станет ритуалом. Комитет по переписи населения был избран путем прямого голосования, с Сэнди Дю Чинз во главе. Она и четверо ее помощников немедленно стали обходить зал, пересчитывая присутствующих и записывая их данные. В конце собрания под оглушительные одобрительные возгласы Сэнди провозгласила, что теперь в Свободной Зоне проживают 814 человек, и пообещала (как позже выяснилось, несколько поспешно), что к следующему собранию предоставит полную «адресную книгу» — она собиралась пополнять ее каждую неделю, размещая всех в алфавитном порядке, указывая возраст, адрес в Боулдере, предыдущее место жительства и прошлое место работы. Как оказалось позже, поток прибывающих в Зону был настолько велик и беспорядочен, что Сэнди всегда запаздывала со своими данными на неделю или две.

Срок функционирования Комитета Свободной Зоны обсуждался долго, и после нескольких экстравагантных предложений (десять лет, пожизненно, так что Ларри вынужден был заметить, что это звучит скорее как судебный приговор) назвали один год. Гарри Данбартон помахал рукой, и Стью дал ему слово.