«Юность». Избранное. X. 1955-1965 - Василий Аксенов

— Непорядок, — согласился капитан.

— Только это вот как раз к делу не относится, извините…

А про то, что было дальше, я рассказал капитану почти в двух словах и, когда замолчал, заметил, что он не слушает, а неподвижным взглядом уставился куда-то мимо меня. Потом он поднялся, подошел к окну, отдернул штору и долго смотрел в ночную улицу.

— А в какой бригаде пьянствуют? — спросил он как-то нехотя, не оборачиваясь.

— Разве это важно, товарищ капитан? Вы нас сегодня отпустите, а потом я вам и штраф уплачу… И что хотите сделаете…

— Не хочешь выдавать? Ну и дурак. — Капитан отошел от окна и сел на свое место. — Из-за таких вот и милицию держим… Сколько лет тому старику? — спросил он неожиданно.

— Не знаю точно… Может, шестьдесят, а может, и больше… Чуть постарше вас вроде…

— Так… — Капитан закурил, глубоко затягиваясь. — А может, ты все врешь, а?

— Нет. Зачем? — пожал я плечами. — Хоть ребят сейчас позовите и спросите…

— Я проверю. Обязательно, — сказал капитан. — А что механик говорит? Раз старый, — значит, надо машину отбирать у него, так?

— Ну да. Ведь это и обидно. Старику, может, и вправду последний хлеб в этом году убирать придется…

— Так… — Капитан потер ладонью щеку. — Что же мне с тобой делать?.. — Он поднял синий бланк протокола. — Вот видишь, на тебя бумага заведена. Ее без внимания оставлять нельзя… Она требует, понимаешь, чтобы я тебя наказал. Вот так… У тебя четвертной есть?

Я торопливо порылся в карманах, нашел пятерку.

— Нет, — сказал я, — пять рублей только.

— Пять рублей… — задумчиво повторил капитан. — Был бы сейчас здесь дежурный, он бы твою историю про какого-то там деда Якушенко и слушать не стал. Нет. Не стал бы. Вот в том-то вся и штука… Ну, давай твою пятерку. Хоть это смешно, конечно: за такие нарушения… Но я тебе верю, понимаешь?

— Понимаю, товарищ капитан, — сказал я и, положив деньги на стол, поднялся.

Капитан аккуратно пришпилил пятерку скрепкой к синему протоколу и отдал мне документы.

— Не попадайся больше. Так легко вряд ли отделаешься. — Капитан вздохнул и, отвернув рукав плаща, посмотрел на часы. — Постой-ка! Эх, черт, поздновато уже, ну да ладно. Погоди. — Он тоже встал из-за стола. Надел фуражку, сунул сигареты в карман и стремительно пошел к двери, около которой стал нетерпеливо ждать меня. — Побыстрей. Поехали!

— Куда?

— Поехали! Не разговаривай много.

Я опять оказался в том же длинном коридоре и, когда мы проходили мимо комнаты, где остались ребята, задержался на секунду, но капитан, подтолкнув меня легонько в плечо, сказал:

— Потом! Некогда.

Мы сели в его синюю с красной полосой «Победу» и поехали в сторону небольшого зарева на окраине городка. Капитан вел машину, всматривался в улицу, вырываемую из тьмы светом фар, особенно провожая взглядом закрытые ставни магазинов.

Мы въехали в большой, ярко освещенный двор, заваленный разным железным хламом. Миновав его, мы остановились возле длинного одноэтажного цеха. Оттуда доносились гул станков и треск тракторных моторов.

— Ну вот. Зимой тут тихо было, а теперь горячку порют, — сказал капитан.

Из широких ворот цеха навстречу нам выползал «ДТ-54». Рядом с ним шли двое: один в промасленном ватнике, вытирая ветошью руки, другой в синем, как у капитана, плаще.

Оба о чем-то спорили, стараясь перекричать грохот дизеля.

Увидев нас, человек в плаще оборвал спор на полуслове и быстро подошел.

— Случилось опять что-нибудь? — спросил он, протягивая капитану руку и хмуро, подозрительно косясь в мою сторону.

— Поздороваешься, может, Кузьмич? — сказал капитан.

— Привет, — так же недовольно сказал Кузьмич. — Замотался совсем, ей-богу. Не хватало только, чтобы ты мне еще свинью подложил. Не мой это парень, — добавил он и, пропуская «ДТ», теснил меня животом к стене, исподлобья оглядывая.

— Эк ты испугался, — усмехнулся капитан. — Знаю, что не твой, не бойся… Свободен ты сейчас?

Кузьмич вздохнул:

— Хотел тебе сказать: вот так! — Он провел рукой по горлу. — Ну, ладно уж… Все равно не отстанешь. Честно говоря, домой собрался уже. Должен человек спать вообще или не должен?

— Может, если совесть чиста, — сказал капитан.

— Иди ты!.. — отмахнулся Кузьмич. — Ну, что у тебя?

— Мне, а точнее, вот этому пареньку, нужны штуки… штук семь-восемь шестеренок для самоходки.

Кузьмич поморщился:

— Так и знал, что ты не добром здесь. Ему лично они нужны?

— Ему лично… Для колхозного комбайна.

— Милиция, а темными делами занимается…

— Ты не юли, прямо скажи: дашь или нет?

— Пять штук. Больше не дам, хочешь режь, хочешь арестовывай. Все.

— Хватит тебе? — спросил у меня капитан.

Я кивнул.

— Ладно, не буду арестовывать, — сказал капитан.

Кузьмич подозвал кладовщика и велел ему выдать мне пять шестерен, пообещав документы и счет колхозу оформить потом.

Кладовщик молча, кивком головы показал, чтобы я шел за ним.

Когда я вернулся с тяжелыми шестернями, капитан и Кузьмич сидели на высоких тракторных радиаторах, стоявших вдоль стен, и, не замечая меня, тихо разговаривали.

— Вот старик, для которого ты шестерни дал, тоже думает, что у него в этом году последний хлеб будет… — говорил капитан. — И меня начальник кадров из облуправления обещал осенью уволить… Так ведь старику под семьдесят, а мне и пятидесяти еще нет… И тоже старик…

— Да брось ты, Василий, — отмахнулся Кузьмич. — Какой ты старик? Жениться еще можешь…

— Жениться-то я могу, а с работы снимут, как пить дать. Работа такая, понимаешь? Да как года считать-то? Считать можно по-разному: военком вот мне четыре военных за двенадцать посчитал. Один к трем… Вот тебе и дед — шестьдесят лет…

— Хитрая у тебя арифметика, — сказал Кузьмич.

— Да куда уж хитрее…

— Ты вот посмотри на наших: пока работает — держится, а на пенсию вышел — год-два — и каюк. Возьми хоть Паршутова, полковника. Где он? А Леонтьев? А Березной? Наш-то майор из ГАИ смеется, что они на том свете четвертого ждут, чтобы полная компания для преферанса вышла… Смешно, конечно… Да что там, я вот старшину своего, что в прошлом году уволили, встретил на днях. Морда была красная, ночью на посту лучше светофора светилась, а теперь его будто на зеленый кто переключил…

— При чем тут пенсия? — возразил Кузьмич. — Здоровье паршивое — вот и все. Что на работе, что на пенсии — один конец, если здоровье ни к черту…

— Нет, брат… Безделье человека доканывает. Это я точно знаю. Ты меня не разубедишь. — Капитан заметил меня и тяжело поднялся. — Ну, получил свои шестерни?

— Да.

— Тогда поехали. Тебя, может, до дома подвезти, Кузьмич?

— Нет, — отказался он. — Я пешком пройдусь.

— Ну, будь здоров.

— И ты. Да поменьше хандри.

— Ладно…

Только в воротах я спохватился и крикнул:

— Спасибо, товарищ директор!

Но Кузьмич даже не шевельнулся, будто и не слышал.

— А это не директор был, — сказал капитан, когда мы выезжали со двора РТС. — Директор другой, тот в это время спит… А ты чего смурной такой? Недоволен вроде, что шестерни свои получил? Или ты мне наврал? Ну, смотри тогда…

— Нет, не то. Мне все кажется, что он сейчас передумает, догонит и отберет их обратно.

— Вот чудак, — усмехнулся капитан. — Милицию никто не догонит.

— Да…

Когда мы вошли в отделение, там стоял, как говорится, дым коромыслом: шум, крики, все милиционеры столпились у дверей комнатки, в которой остались ребята. Завидев капитана, милиционеры вытянулись.

— Что здесь у вас происходит? — спросил он.

— Да вот, — доложил сержант, — гражданочка буянит. Требует, чтобы ей мужа отдали, товарищ капитан. А у нас его нет. И слушать ничего не хочет.

— Пропустите-ка. — Милиционеры расступились, и капитан вошел в комнату.

Сразу же я услышал Иринкин голос:

— Вы здесь начальник? Верните нам немедленно Алексея Демина! Вы никакого права не имеете его забирать! Нашли жулика! У вас тут бандитов полно! А вы…

— Тихо, тихо, — перебил ее капитан. — Где бандиты?

— Везде! Отдайте Алешку!

«Кажется, она сейчас заплачет», — подумал я и постарался пролезть между милиционерами в комнату, но они будто нарочно загородили дверь дюжими синими спинами с ремнями крест-накрест.

Я услышал другой голос, который явно принадлежал тому парню, укравшему мотоцикл:

— Гражданин начальник, уберите отсюдова эту сумасшедшую бабу! Ну и баба! И не подходите, а то глаза выцарапает… Без зазрения совести нарушает закон о тишине. Вон даже бухарик очнулся, а ведь в дымину пьяный был…

Я окликнул ее:

— Иринка!