Патриот - Алексей Анатольевич Навальный

В другую камеру, понятно, в нашем СИЗО [ничего передать] нельзя. Такое злостное нарушение ПВР даже и представить себе невозможно в «Кремлёвском централе».

Дальше матрас, казённые ложку и миску в рулон и — «на сборку».

На «сборке», то есть в камере, где тебя и твои вещи полностью обыскивают, когда ты приезжаешь в СИЗО и уезжаешь из него, выяснилось, что у меня есть большая проблема. Книги. Оказывается, мои вещи состоят не только из сумки в камере и сумки на складе, но и из большой коробки с книгами. Тяжёлой.

Книг штук 20, и я сам заказывал штуки 3 из них. Остальное — это какие-то «добрые» люди заходили на сайт СИЗО и в ларьке покупали мне книги, чтобы я «не скучал». Тут они не ошиблись, веселье у меня с ними было огромное. Какие-то гигантские, толстые книжки. Типа, 2 экземпляра «Москвы и москвичей» Гиляровского и большеформатные тома «Намедни» Парфёнова. Главная забота СИЗО — чтобы я их не обвинил в пропаже вещей, поэтому они маниакально требуют, чтобы я забрал книги.

— Отдайте в библиотеку.

— Нельзя.

— Отдайте в другие камеры.

— Нельзя.

— Заберите себе, хорошие новые книги.

— Нельзя.

— Тогда я от них отказываюсь.

— Нельзя.

— Тогда я их выкидываю.

— Выкинуть уже нельзя.

(Всю еду, упакованную в чёрные пакеты, я оставил в коридоре у стены на своём третьем этаже.)

— Ну, еду же я выкинул. Если бы у меня сейчас был килограмм раздавленных помидоров, вы же не заставили бы меня брать их.

— Выкинуть можно было раньше, сейчас туда, где выкидывают, мы уже не пойдём.

В итоге я и заявление на утилизацию пытался писать, и заявление на передачу книг адвокатам. Несколько раз звонили начальству, но то было решительно настроено вытурить меня со всем моим имуществом, находящимся в полной сохранности.

Завели в маленькую камеру: «Ждите». Минут через 10 за дверью топот и голоса. Открывают, и [вот] наконец-то сценка, похожая на тюремную жизнь из книг и фильмов.

Стоят три огромных — как я ростом, но широких, мордатых и в военных бушлатах — и орут:

— Фамилия!

— Навальный.

— Статья!

— Я не знаю, — говорю я и начинаю смеяться, — у меня сложная ситуация и много уголовных дел.

Подполковник (а начальник конвоя аж подполковник) таращит на меня глаза и не понимает, что делать.

Это самая стандартная и в каком-то смысле священная процедура для зэка. Его бесконечно спрашивают имя, статью, начало и окончание срока. Именно поэтому та самая смешливая девица ещё в Химкинском суде сказала мне: «Эту дату вы должны запомнить очень хорошо. От неё отсчитывается срок, и повторять её придётся много раз».

Но у меня всё сложно и запутанно, я не знаю, какой из моих судов в бумагах у конвоя.

— Дата начала срока? — подполковник старается сделать максимально строгое лицо и орёт на всю сборку.

— Я не знаю.

— Дата окончания срока?

— Тоже не знаю.

Мои тюремщики из СИЗО (помимо смены, пришёл и замначальника) начинают улыбаться и переглядываться. Им смешно, что подполковник так готовился и так старается произвести на меня впечатление. (До того как открылась дверь, конвой громко шептался и выяснял, у всех ли включены камеры.) И всё впечатление испорчено: я правда не знаю своих дат, поэтому красивой сценки «зэк по стойке смирно рапортует начальнику конвоя» не выходит. В обычной ситуации зэк просто получил бы по башке и стал отвечать бодрее. Но тут ситуация нестандартная, снимает несколько камер, и огромному подполу явно не хватает привычного инструментария общения с зэками.

В итоге с установлением личности кое-как закончили.

— Берите вещи, пойдём.

Беру сумки, говорю чувакам из СИЗО, что мне очень у них понравилось, собираюсь выходить.

— Нет, подождите. А книги?

— Я не возьму.

— Забирайте.

— Это не мои.

— Это ваши вещи, они в списке ваших вещей.

— Но вы же видите, что я физически не могу их взять.

Это правда. Опять же, волшебный удар дубиной по спине увеличивает грузоподъёмность зэка на 150 %, а количество его рук вдвое, но вроде как неудобно бить меня под запись.

Замначальника кивает одному из конвоиров, тот берет мою злосчастную коробку с книгами и несёт за мной.

Во дворе аж две машины. Один грузовик как бы заслоняет происходящее — не знаю, может, чтобы зэки из «народной Матроски» не увидели из окон и не сняли телефонами.

Залезаю в автозак (с сумками это нелегко) и — о чудо! В автозаке люди.

Арестанты. Ничего себе, от людей я уже отвык.

В клетке слева сидят трое молодых парней-кавказцев. Клетка справа открыта — там двое. Оба смотрят на меня дикими глазами. И эта сценка «знаменитость в тюрьме» всегда самая смешная и ироничная.

— Это правда вы? — говорит классическую фразу тот, что постарше.

— Вы высокий, — это молодой парень.

Сергей постарше, он получил 5 лет за мошенничество и явно грустит и переживает. Дима получил 2 года за кражу. Это всё выясняется, пока едем. Поняв, что я такой же обычный человек, как и они, новые соседи начинают активно болтать и рассказывать тюремные истории. Пока в основном о том, как в «Матросской тишине» начались всякие дурацкие ужесточения в ожидании проверок из-за меня.

Сергей смешно рассказывает, как к ним в камеру пришёл «продольный»[20] и сообщил, что «заехал Навальный», поэтому начальство может прийти с проверками и к ним и поэтому надо быстро «навести серость».

На практике это выразилось в том, что из камеры изъяли тазики для стирки, оставив только один, книги и термокружки.

«Навели серость» — гениальное совершенно определение. Очень точное, как и многие другие тюремные метафоры. Видимо, суровый быт оттачивает мысли, отсекая пустословие.

— Арестанты, вам пять минут, наведите серость в камере.

И всем ясно, что делать.

Куда мы едем — непонятно. Важнейший принцип тюремной системы. Зэк должен пребывать в неведении и беспокойстве о своей судьбе. При этом тюремные байки из книг утверждают, что конвой иногда шепчет, куда едем.

В общем, это не совсем и байки. Олег мне рассказывал, что, когда его отправляли на этап, охранник, глядя в сторону, тихо сказал в пространство: «ИК-5, Орловская область». Так и вышло.

Я спрашиваю у трёх своих здоровяков, сидящих с другой стороны решётки и с трудом помещающихся на скамейке:

— А вы разве не должны по тюремным правилам тихо шепнуть мне, куда мы едем? Я о таком в книжках читал.

Подполковника нет — он в кабинете, — и здоровяки могут чувствовать себя немного свободнее. Они добродушно улыбаются, качают головами и косят глазами на видеорегистраторы, прикреплённые на груди.

Довольно скоро выясняется, что мы не едем на ж/д станцию в «столыпинский вагон». Автозак явно выехал за город