Поход без привала - Владимир Дмитриевич Успенский

сосредоточили в предполагаемом районе прорыва, вдоль Варшавского шоссе, особо крупные силы, в том числе танковые. На этом участке 50-я армия с самого февраля раз за разом пыталась пробить коридор к Белову, да так и не смогла. Там фашисты готовы были к отпору и к контрудару. А возле Ельни кольцо окружения значительно слабее. В этом месте враг прорыва не ждет. К тому же в том направлении простираются лесные массивы, находящиеся под контролем партизан. Немцы в эти леса нос не совали.

Вырвавшись на оперативный простор, Павел Алексеевич намеревался круто повернуть к линии фронта, используя благоприятную местность. Путь гораздо длиннее, зато больше шансов выйти к своим…

Ответ из штаба поступил на следующий день. Командующий разрешил Белову выходить на Большую землю. Не возражая, по существу, против намеченного плана, он предложил еще два варианта прорыва: на север, к главным силам Калининского фронта, или на Мосальск, навстречу наступающей группировке противника.

Оба эти варианта были отвергнуты Беловым, Щелаковским и Вашуриным. По пути на север предстояло форсировать Днепр. Как? На чем? Затем — пересечь железную дорогу и автостраду Минск — Вязьма. Эти важнейшие коммуникации охранялись противником особенно тщательно. Ну, а идти на Мосальск, вступать в сражение с основными силами наступающей вражеской группировки, тем более не было смысла. Если войска Белова и пробьются, то лишь ценой огромных жертв.

Окончательно решили двигаться в юго-западном направлении.

— Ты знаешь, чего я больше всего опасаюсь? — сказал Павел Алексеевич комиссару. — Потерять управление, вот что. Мы пойдем через леса и болота, войска рассеются в дебрях, радиосвязи между частями нет. Вместо мощного одновременного удара по немецкой обороне — разрозненные толчки. Сейчас особенно нужны организованность и понимание общей задачи. Поэтому предлагаю собрать завтра командиров и комиссаров соединений, поговорить, чтобы людям все было ясно.

— Оголим дивизии в напряженное время.

— Алексей Варфоломеевич, я не люблю совещаний. Но тут — нужно. Напомним командирам, что группа — это единое целое и каждый из нас несет свою долю ответственности за общий успех. И пусть доведут эту мысль сверху донизу, до каждого бойца.

— Хорошо, — сказал Щелаковский. — Я вызову политработников…

Для последнего совещания была выбрана небольшая деревушка юго-западнее Дорогобужа. Командиры и комиссары соединений прибыли туда в указанный срок. Неподалеку, постепенно приближаясь, грохотал бой. Отчетливо слышны были орудийные выстрелы, доносился даже треск пулеметов. Комендантский эскадрон окопался за околицей на случай, если к деревне прорвутся танки.

Глядя на спокойные лица офицеров, Павел Алексеевич подумал: насколько же привыкли люди к необычной обстановке. Она стала их повседневностью, их бытом. Нервная система приспособилась к непрерывному напряжению, которое гораздо сильней, чем в обычных фронтовых условиях на передовой, не говоря уж о сравнительно безопасном тыле.

Вот он сам выступает сейчас перед командирами, рассказывает о плане прорыва, а слух его привычно отмечает каждое изменение в шуме боя, мозг почти бесстрастно фиксирует: в воздухе «юнкерсы», проходят над деревней. Это не опасно, летят по прямой, дальше. А вот на севере участилась артиллерийская пальба: значит, немцы снова начинают атаку, и наши могут не выдержать.

Никогда раньше не доводилось Белову сообщать своим подчиненным сразу столько неприятного. И ни одной хорошей, ободряющей новости. Даже сводки Совинформбюро — и те были последние дни скверные. О всех заботах и бедах говорил Павел Алексеевич напрямик, ничего не утаивая и не смягчая. Офицеры слушали его сосредоточенно, деловито, не выражая эмоций. Недовольство проявилось только тогда, когда Белов прочитал короткий список командиров и комиссаров, которых наметили вывезти на Большую землю последними рейсами самолетов.

— Это что, товарищ генерал, недоверие нам?

— Нет. Мы хотим свести до минимума потери старшего комсостава. Те, кто улетает, должны организовать взаимодействие прорывающихся частей с войсками десятой армии. У вас, товарищи, будет много работы.

— А как с ранеными? — пробасил генерал Баранов.

— Тяжелых оставим у партизан в лесных госпиталях. Тех, кто может передвигаться, надо сосредоточить в своих дивизиях, свести их в одно подразделение во главе с медиками.

— Мы формируем дивизион раненых, — сказал Баранов. — Никто не хочет оставаться здесь. Ни тяжелые, ни врачи. Медперсонал правдами и неправдами добывает лошадей и повозки.

Виктор Кириллович смотрел вопросительно, ждал ответа. Что сказать ему? Конечно, обозы с ранеными будут обузой войскам. Но как оставить людей, вопреки их желанию, в немецком тылу?!

— Пусть, — подавил вздох Белов, — пусть медики решают сами, товарищи.

В конце длинной улицы, которая просматривалась из окна, взметнулся высокий и узкий фонтан земли. Рядом — другой. Жалобно зазвенели стекла. Выстрелы танковых пушек ухали километрах в двух, не дальше. Генерал глазами показал полковнику Зубову на дверь. Тот вышел.

— Еще одно, — вновь заговорил Белов. — Получена директива штаба фронта, которая запрещает нам брать с собой партизанские части. Партизаны останутся в лесах и разделятся на отряды численностью от пятидесяти до четырехсот человек.

— Разрешите, товарищ генерал! У нас в партизанской дивизии много комсостава из регулярных войск. Нам как?

— А военнослужащие из числа окружеицев?

— Я понимаю, товарищи, насколько все это сложно. Старший комсостав мы отзовем, уже готово распоряжение. А вот бойцы и командиры из окруженцев… — Павел Алексеевич развел руками. — Теперь они считаются партизанами. Им, конечно, трудно привыкать к партизанской тактике, трудно оставаться на занятой врагом территории. Нарушать директиву мы не имеем права. Но те, кто очень хочет идти с нами, пускай идут.

Совещание закончилось. В деревне все чаще рвались снаряды. Однако люди не спешили разъехаться. Начинался в их общей судьбе новый трудный этап. И, наверно, многим из участников совещания никогда больше не суждено будет встретиться.

Командиры подходили к Белову, выслушивали последнее напутствие, обменивались рукопожатиями. Генералу Баранову, склонному к риску, Павел Алексеевич посоветовал:

— Осторожней будьте, Виктор Кириллович, берегите себя. Не оставляйте дивизию без головы. Поменьше на лошади, побольше пешком. Так надежней.

— Ничего, — пробасил Баранов. — Я в тыл к немцам на коне въехал, из тыла тоже на коне выеду!

Простившись со всеми, Павел Алексеевич задержал только командира 1-й Смоленской партизанской дивизии. С ним предстоял разговор о том, как обмануть немцев.

Стрельба перекипала у самой околицы, оставаться в деревне было уже невозможно. Штабные офицеры сели на коней и поехали по просеке в сторону Дорогобужа. Павел Алексеевич на ходу говорил о той задаче, которая доверялась партизанскому соединению…

На ночь штаб остановился в маленьком поселке лесорубов. Вдоль ручья тянулась поляна с пятью избами да тремя пустовавшими бараками. Глухомань такая, что местные жители за восемь месяцев оккупации не видели ни одного немца. И все же Павел Алексеевич не занял из предосторожности лучший, конторский дом, а устроился