Комната с привидениями - Чарльз Диккенс

женой кого-либо, кроме того единственного, кому была предназначена с детства. Но поскольку Джон Киркби отнюдь не спешил открывать свои намерения (если у него вообще таковые имелись) Бесси, то эта ревность за покойного сына охватывала Натана лишь изредка, время от времени, однако порой на склоне лет люди (особенно когда их снедает глубочайшее и безнадежное горе) становятся вздорными и раздражительными, пусть даже сами сознают это и пытаются с этим бороться.

Случалось, Бесси куда как крепко влетало от дяди, но она так горячо его любила и столь сильно уважала, что ни разу не позволила себе резкого или необдуманного слова в ответ, хотя и могла иногда сорваться на ком-то постороннем. И наградой ей была святая вера в его искреннюю и сильную привязанность к ней и безграничную и нежнейшую любовь тетушки.

Тем не менее настал день — близился конец ноября, — когда Бесси вынесла от дяди гораздо больше обычного, причем без всякой видимой причины. Причина же настоящая заключалась в том, что одна из коров Киркби заболела и Джон Киркби весь день провозился на дворе фермы, а Бесси чем могла помогала ему: сварив на кухне специальное питье, то и дело подогревала его, чтобы давать животному в теплом виде. Когда бы в дело не был замешан Джон, никто не выразил бы большей заботы о больной скотинке, чем Натан: и потому, что у него от природы было доброе сердце, и потому, что он донельзя гордился репутацией знатока коровьих хворей, но поскольку Киркби весь день торчал на виду, а Бесси крутилась вокруг, он и пальцем о палец не ударил, утверждая, что хворь-то пустячная, говорить не о чем, просто парни и девчата всегда легко теряют голову по пустякам. Надо сказать, что Джону было уж под сорок, а Бесси — почти двадцать восемь, так что выражение «парни и девчата» не очень-то к ним подходило.

Когда Бесси около половины шестого принесла вечерний надой, Натан строго-настрого велел ей сидеть дома и не соваться в темь и на мороз ради каких-то чужих глупостей. Хотя слова эти слегка удивили и крайне раздосадовали девушку, она тем не менее безропотно села ужинать. Натан издавна завел привычку выходить перед сном глянуть, какая погода будет назавтра, и когда в полдевятого взял палку, вышел во двор и отошел на два-три шага от кухонной двери, Хестер, приобняв племянницу за плечи, шепнула украдкой:

— Его нынче опять ревматизм одолел, вот он и бурчит на всех почем зря. Не хотелось спрашивать при нем, но как там бедная животинка?

— Ох, совсем худо. Джон Киркби как раз отправился за коровьим доктором. Боюсь, придется им сидеть с ней всю ночь.

Со времени постигшей маленькую семью утраты дядя Натан завел привычку читать вслух на сон грядущий какую-нибудь главу из Библии. Чтение давалось ему нелегко, и частенько, мучительно застряв на каком-нибудь особенно заковыристом словце, он под конец произносил его совсем не так. Но сам процесс открывания священной книги, казалось, лил бальзам на души старых измученных родителей, ибо тогда они ощущали тишину и благодать близости Господа и хоть на время уносились из этого полного тревог и забот мира в мир грядущего, хоть и неясного, но сулившего им блаженный покой. Эти спокойные полчаса: Натан, нацепивший громоздкие очки в роговой оправе; свеча, горевшая между ним и Библией и освещавшая его серьезное и исполненное почтения лицо; Хестер, что примостилась по другую сторону очага, склонив голову в благоговейном внимании и время от времени покачивая ею и горестно вздыхая, но с трепетом произнося «аминь!» каждый раз, когда звучали слова надежды или известие о радостном событии; рядом с тетушкой — Бесси, чьи мысли, по всей вероятности, рассеянно блуждали вокруг каких-нибудь мелких домашних хлопот или уносились к тому, кто сейчас далеко, — эти спокойные полчаса, говорю я, действовали на маленькую семью умиротворяюще и успокаивающе, точно колыбельная на усталого ребенка. Но в этот вечер Бесси, сидевшая напротив длинного низкого окна, лишь слегка затененного несколькими геранями на подоконнике, и двери возле этого самого окна — той, через которую ее дядюшка выходил погулять не более четверти часа тому назад, — заметила, как деревянная задвижка на двери тихонько и почти беззвучно приподнялась, точно кто-то пробовал открыть ее снаружи.

Девушка удивилась и внимательнее пригляделась к двери, но теперь задвижка лежала неподвижно. Сперва Бесси подумала, что, быть может, возвратившись с прогулки, дядя небрежно закрыл замок. Ей стало чуточку неуютно, не более того, и она сумела убедить себя, что все это ей лишь померещилось. Все же, прежде чем перед сном подняться наверх, она подошла к окну и выглянула во тьму, но все было тихо — ничего не видно, ничего не слышно, — и вот все трое разошлись на покой.

Дом Хантройдов был немногим лучше коттеджа. Парадная дверь открывалась прямо в столовую, над которой располагалась спальня стариков. Когда же вы входили в эту уютную столовую, то слева от вас, почти под прямым углом ко входу, находилась дверь в крохотную гостиную, составлявшую особую гордость Хестер и Бесси, хотя она не была и вполовину столь уютной, как столовая, и ни разу не использовалась по назначению. Там на каминной полке красовались пучки засушенных цветов, напротив стоял наилучший буфет с фарфоровым сервизом кричащей расцветки, а на полу лежал яркий безвкусный ковер, но все было бессильно придать комнате атмосферу домашнего уюта и филигранной чистоты, что царила в столовой. Над этой гостиной находилась комната, где жил Бенджамин в детстве и когда приезжал домой. И до сих пор в этой спаленке все было так, как будто он и не уезжал. В кровати никто не спал вот уже почти десять лет, но все равно время от времени старушка мать украдкой приносила туда грелку и хорошенько просушивала и проветривала постель. Делала она это лишь в отсутствие мужа и тайком ото всех, а Бесси даже и не предлагала ей помочь, хотя глаза девушки наполнялись слезами каждый раз, когда она видела, как тетя занимается этой никому не нужной работой. Шло время, и помаленьку комната стала вместилищем всякого ненужного домашнего хлама, а один угол неизменно отводился под хранение зимних яблок. Если встать лицом к камину, то слева от столовой, напротив окна и выхода во двор, имелось еще две двери: правая открывалась на кухню, где потолок был наклонный и откуда шел выход во двор и к сараям, а левая вела на лестницу, под которой располагался чулан, где хранились всевозможные домашние сокровища, за