Август Хромер - Сергей Жилин

Думать решительно не получается.

Самые тяжёлые взгляды достались Лоренталю. Как понять причины, по которым воин пошёл на… самоубийство, как говорят многие… как говорят все, чего тут лукавить…

На нём после произошедшего нет лица, что-то просто-таки сломало непоколебимого здоровяка, что-то вынуло из него тот мощный стержень на котором держалась эта грузная фигура. Взгляд упёртого, уверенного в себе медведя пропал, на его место совершенно необъяснимо пришёл взгляд скованного паренька, загнанного человека – кого угодно, но не прежнего Лоренталя.

Франц не находит себе места: настоятель мечется из одного угла полянки в другой, шепчет под нос невнятные фразы, шумно дышит и хватается за голову. Не для того он нужен Ордену, чтобы решать сложные вопросы, решать будущее, делать тяжёлый выбор и вести за собой. Он был для многих отцом, многодетным общим отцом, способным обучить, поддержать, воспитать, дать заряд на будущие достижения…

Как и все мы, он теперь вынужден заниматься не своим делом. Ведь не дело для Ордена прятаться в лесах и вести партизанскую войну.

И ведь эту войну никто не объявлял! Люди просто пришли с пушками и открыли по нам огонь! Потому что их больше, потому, что на их стороне наука…

– Зачем, Лоренталь? – обречённо проронил Франц, – Зачем ты его прочитал?

– Он бы не сказал правду…

– Откуда ты знаешь? – не унялся настоятель.

– Теперь я всё о нём знаю, – здоровяк постучал себе пальцем по виску, – И теперь я вижу точно, что он бы не сказал правду. Это было ненапрасно…

Франц прекратил бессмысленные походы по траве и уселся на поваленный ствол ясеня рядом с Лоренталем, который убито пялится в землю, не желая лицезреть окружающий мир, который раскололся в его голове. Теперь в нём живут два мировоззрения, два видения реальности, но лишь одно из них истинно, а вот какое, он не может понять.

Столь сильной абстракции мне и представить не получится, хотя на что, на что, а на фантазию я никогда не жаловался.

– Ты понимаешь последствия? – мягко, чтобы не беспокоить сильно раздавленного товарища, шепнул здоровяку на ухо Франц.

– Я, скорее всего, умру, – пролепетал Лоренталь, – Или сойду с ума…

– Но ты же понимал это и до прочтения того выродка.

– Понимал…

– Но тогда почему? – всплеснул рукой Франц.

Лоренталь не повёл и ухом, не дёрнул бровью, казалось бы, он вообще не расслышал вопроса, продолжая апатично глядеть в пустоту. Но всё же ему удалось подобрать правильные слова:

– Если мы накажем предателя, если предотвратим новые предательства, то спасём много наших братьев. Если бы я не прочёл его, мы бы спасли только мою жизнь…

– Можно было найти другие способы.

– Слушай, Франц, – окликнул наставника уставший Вирюсвач, – Оставь его: ему и так погано. Всё равно ничего уже не вернуть…

А как этого не понимать… Францу всё довольно ясно… Бессильное желание помочь, исправить хоть что-то сильнее уразумения обречённости. Похожая обречённость нависла над всем Орденом, но с этим ещё можно попробовать что-то сделать…

Зная Франца, я уверен, что он попытается!

Крики занятых работой солдат долетали даже сюда. Теперь-то креольцы борются уже с двумя пожарами в пределах лагеря. А что же люди? Их винтовки и пушки здесь, но где их пожарные экипажи, где брандспойты? Ваша наука, ваш прогресс более хрупкий, чем кажется.

– Скажи, Август, – неожиданно обратился ко мне Вирюсвач, – Жизнь же ведь святая?

– Конечно, каждая жизнь святая, – без запинки ответил я.

Поковыряв в зубах языком, одноглазый удовлетворённо кивнул:

– А мы сегодня забрали жизни многих… Это же неправильно…

– Они захотели войны. А тот, кто хочет войны, должен быть готов к тому, что жизнь придётся отдать.

– Но мы же могли просто вырубить лишних солдат, связать, – импульсивно рассудил Вирюсвач, – Мы же их просто убили. Солдаты не собирались стрелять по нам, они выполняли приказ…

Что тут скажешь? Правила и догмы нарушаются сплошь и рядом. Пытаясь служить высшим целям, неукоснительно столкнёшься с тем, что они несопоставимы с бытовой логикой. Ради неё мы нередко преступали Кодекс Ордена.

В этом ли причина его падения?

– Мы – эгоисты, Свач, – я, как и все, обращаюсь к одноглазому по обрывку имени, – Своя жизнь нам кажется чуть более святой, и думаем мы о ней больше, чем о всяких правилах. Просто так было проще и безопаснее…

– А правильно ли это? – пробубнил Вирюсвач, – Вечно думать о себе?

– Вечно – неправильно. Будет время отплатить миру за свой эгоизм. Мы ещё послужим людям и искупим свои проступки.

Одноглазый иоаннит довольно ухмыльнулся:

– Чувствуется, что тобой плотно занимался Франц.

– Чем это? – я с интересом прищурился.

– Он чертовски хорошо умеет научить братьев во всём иметь собственное мнение. У тебя это есть…

– Полагаешь, это моё собственное мнение?

– Ну, оно на это похоже… – с иронией брякнул Вирюсвач.

Странный же он. Вечно страдает перепадами настроения. Секунду назад он может убиваться, как и все, а сейчас уже способен философствовать и иронизировать. Совсем не похож на своего друга Картера.

Эту парочку мы обнаружили в Каледонии, когда двигались на запад. Я тогда настоятельно рекомендовал свернуть на юг и остановиться в Девятой Резиденции, но меня не послушали. А успей мы сюда – пали бы вместе со всеми.

На Вирюсвача и Картера мы вышли у самого побережья. Двое иоаннитов несли с собой большой груз артефактов, но, устав таскаться с громоздким мешком, решили просто побросать половину в море. Часть помогли нести мы, и дальнейший поход продолжили вместе.

Но до Восьмой Резиденции мы дошли не вовремя…

Хочется верить, что Лоренталь сказал правду, и про Девятую Резиденцию никто не знает.

Резиденции – они же наши штабы, наши опорные пункты, дома, убежища. Это, можно так сказать, храмы иоаннитов. Всего их девять, и они раскиданы по всему западному Континенту, причём, семь из них хорошо известны всем и располагаются либо прямо в городах, либо неподалёку от их окраин. А вот Восьмая и Девятая Резиденции тщательно засекречены. Это наши тайные убежища, последние укрытия на такие случаи, как сейчас.

Резиденции раньше вселяли в нас уверенность, давали знать, что в них нам ничего не страшно. Теперь это не так, теперь появились предатели, такие как Тешмар Гиафриц. Больше уверенности нет ни в чём.

Всё же, это очень непросто – знать, что ты из символа величия и силы превращаешься в изгоя без прав. Прежде мы жили вне закона, но теперь это вышло нам боком: люди решили убрать нас, как разбойников со своих земель. Мы всё так же вне закона, но это даёт нам не привилегии, а трудности.