Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4 - Александр Чуркин

Неожиданно огромной силы взрыв потряс остров. Рядом с маячной башней рванулся в небо огненный столб, посыпались камни. Вспыхнула крыша дома, ярким пламенем загорелись стены хозяйственного сарая.

Всё это произошло так быстро, что Иван Семенович не сразу понял, что случилось.

Потом он кинулся к дому, который уже был объят пламенем. Огненная лава растекалась по острову. Вытащив из огня жену и детей, получивших серьезные ожоги, Макаров усадил их в рыбачью лодку и снова бросился в дом. Борясь с огнем и дымом, он вместе с двумя другими служителями пытался спасти свою старую мать и других людей, оставшихся в доме. Но очень скоро рухнули погоревшие стропила крыши, едва не раздавив отважных людей, борющихся с огнем.

В рыбачьей лодке, ночью, по бурным волнам, Макаров с несколькими оставшимися в живых, обгорелыми людьми отошел от огненного острова. Лодку заметили с проходящего парохода, на который Иван Семенович сдал пострадавших, а сам с двумя служителями снова вернулся на пылающий остров.

Пароход направился в Баку, чтобы доставить обожженных людей в больницу. С борта парохода полетела в Баку радиограмма о бедственном положении на маяке.

Весь остров был объят огнем. Макарову и его товарищам не удалось найти на острове кого-нибудь в живых.

В трудных условиях, борясь с огнем, трое советских людей стали спасать имущество маяка. Они спасли склад с керосином, отстояли от огня маячную башню, на верху которой был установлен дорогостоящий оптический аппарат.

Борьба с огнем продолжалась всю ночь и весь день до полудня.

Днем к пылающему острову подошел военный корабль, вызванный из Баку; его экипаж помог Макарову отстоять маяк.

Уже в Баку, в больнице, Иван Семенович узнал, что его дети и жена умерли от ожогов. В горящем доме на острове погибла его мать.

За героизм, проявленный при спасении маяка, Иван Семенович Макаров был награжден орденом.

Макаров и сейчас служит на одном из каспийских маяков. Его маяк всегда в образцовом порядке.

В годы Великой Отечественной войны советские маячники свято исполняли свой долг, помогая славному флоту громить врагов.

В 1942 году улицы и бухты Севастополя превратились в передовую линию. Окруженный с суши, Севастополь был связан с Родиной воздухом и морем. Фашисты обстреливали город, сжимая кольцо блокады, но по-прежнему маячники зажигали огни двух севастопольских маяков — Верхне- и Нижне-Инкерманских. Огонь этих маяков обеспечивал вход кораблей в Севастопольскую бухту.

Фашисты неоднократно бомбили маяки, пытаясь сорвать их работу, но отважные маячники регулярно зажигали их с наступлением темноты. Благодаря работе маяков из Севастополя удалось эвакуировать раненых и подвезти его героическим защитникам продовольствие и боезапас.

10 июня 1942 года прямым попаданием фашистского снаряда была повреждена башня Верхне-Инкерманского маяка и разбит оптический аппарат, но в перерывах между обстрелами маячникам удалось установить новый аппарат — и маяк снова светил.

13 июня фашисты снова бомбили и обстреливали маяк, но вечером советские корабли, входившие в Севастопольскую бухту, снова увидели его огонь.

14 июня с самого утра фашисты начали обстрел маяка. Днем фашистские самолеты сбросили на маяк несколько десятков бомб. Башня маяка была полностью разрушена. Большая фугасная бомба попала в бомбоубежище, где находился весь личный состав маяка.

Но даже после этого маяк не прекратил своей работы. На смену героически погибшим маячникам к развалинам старинного маяка пробилась группа матросов. Им удалось установить на развалинах башни маячный фонарь, и с наступлением темноты он снова ярко светил.

22 июня 1942 года Нижне-Инкерманский маяк был окружен сильным отрядом фашистских молодчиков. Маячники вступили в бой; они уничтожили всю маячную технику, не желая оставлять ее врагу, и, прорвав кольцо фашистов, вышли из окружения.

Прошли годы; наша страна залечила раны и восстановила разрушенное. Расцветают цветы на могилах героических защитников Севастополя. И темными ночами, возвращаясь из походов, корабли снова видят яркие огни родных Инкерманских маяков.

Да! Это светят всё те же героические Инкерманские маяки, поднятые из руин и, как всегда, гордо возвышающиеся над густым кустарником Мекензиевых высот.

РАССКАЗЫ БЫВАЛЫХ ЛЮДЕЙ

Т. Тихова

ИГРЕНЬКИНА ЖИЛА

Костер догорал. Андрей подбросил в него сучьев и пошевелил палочкой угли; пламя взметнулось ввысь. Косолапые тени шарахнулись по кустам и стволам деревьев. Подвешенный на рогульках чайник тоненько запел.

— Однако, паря, давай чаевать, — с утра не пили! — сказал старый таежник Нефедов, откладывая в сторону охотничье ружье, которое он старательно чистил. Андрей стал крошить ножом кирпичный чай, а Нефедов, вынув хлеб из мешка, нарезал его толстыми ломтями.

Солнце ушло на покой. Небо переливалось всеми закатными красками, замолкла желна, последний раз проворковала засыпающая горлинка — и дымчатые сумерки покрыли тайгу.

Рядом с таежником сидел рыжий щенок-подросток Пират. Песик поводил ушами, умилялся и постукивал хвостом по земле, стараясь обратить на себя внимание хозяина.

Нефедов протянул собаке большой кусок хлеба:

— Промялся небось; вишь, в какую глухомань забрались!

Где-то вдалеке раздался лай, а затем тонкий, жалобный, как будто детский, крик.

— Не иначе Тюнька охотится — зайчонка небось поймал! — сказал старик.

Налив в кружки черного и густого, как деготь, чаю, Нефедов продолжал рассказ.

Студент-геолог — второкурсник Андрей с девичьим румянцем на щеках (сколько огорчений доставлял ему этот румянец, которого хватило бы на десяток девушек!) и плечами призового боксера, не отрываясь смотрел на старого таежника.

В его глазах светилось откровенное восхищение, такая влюбленность, как у мальчишки, собирающегося сбежать в школу юнг, к просоленному ветрами пяти океанов старому моряку. Всё, решительно всё нравилось Андрею в Иване Ивановиче: глуховатый голос, и важная, неторопливая, пересыпанная сибирскими словечками речь, и медвежья поступь, и обветренное лицо с глубокими складками от носа к седым усам, и колючие, глубоко запавшие глаза. Даже нос Нефедова, напоминавший бурую, хваченную морозом луковицу, казался Андрею верхом совершенства.

Пират, покончив с хлебом, ткнулся холодным, мокрым носом в руку хозяина.

— Кусочек надо, Пират Пиратыч?

— Ау! Ау! — ласково-просительно проскулил песик.

— А палку надо?

— Р-р-р-р, — недовольно заворчал Пират.

— То-то, паря, знаю — не любишь!

Андрей засмеялся, а Иван Иванович потрепал перевернувшегося на спину щенка.

— Так вот, — продолжал Нефедов, — собрал я котомку сухарей да подалее от Бодайбо подался. Слыхал небось про ленский расстрел? Ну так вот, в нас же стреляли, жену мою молодую, Настю, убили, и мы же виноватые остались..

Горечь старой, но не забытой обиды кривила старческие губы под прокуренными седыми усами.

— Много лет прошло, изробился я, стариком стал, а забыть не могу! — голос Нефедова стал глуше.

— Тоска меня грызла, как железом каленым жгла, а тут уходить надо — верные люди предупреждали, что я в черный список попал, — поймают, в клоповнике сгноят. Подался я в тайгу, поближе к прииску Веселому — Иваницкий там орудовал, из наших, из таежников в хозяева выбился.

Попался мне ключик один — верховое золото подходящее, а до плотика[19] одному не добраться — вода одолевает!

Вы, теперешние, разве что по книжкам знаете, какое житьишко у вольных старателей было! Одна слава, что вольные, вольные с голоду подыхать в тайге, а как что-либо помануло, фарт какой ни на есть — тут все на старателя навалятся! — оглянуться не успеешь — и обдерут, как липку.

Застолбил я ключик, выправил у урядника бумагу и подался на прииск Веселый к Иваницкому. Пришел к нему оборванный, гнусом искусанный, дымом костров прокуренный, еле на ногах держался, почитай, что одной жареной водой кормился напоследок.

Сам Иваницкий сидел у окошка, от безделья кедровые орешки, «сибирский разговор», пощелкивал. Он первым стрелком в округе был. Белку в глаз бил, пьяный и трезвый, без промаха. Рядом лежало ружье. Хозяин прицелился и выбил трубку у меня из зубов, когда я голову повернул.

«Брось игрушки! — погрозил я ему кулаком. — Небось слыхал обо мне. Я Нефедов, Иван Нефедов из Бодайбо. Не боюсь ни бога, ни чорта, ни смерти, ни тебя, хозяин. Хочешь участок купить?»

Нефедов замолчал, пуская густые клубы махорочного дыма из коротенькой самодельной трубочки.

— Ну и как? — спросил Андрей.

— Известно как, — обманул, собака! Россыпь взялись исполу разрабатывать, а как до дележа дошло, — сообщил уряднику, что беспаспортный, мол, Нефедов с Бодайбо у него проживает. Насилу я ноги унес! Не зря говаривали: «Золото мыть — голосом выть!»