Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

чересчур самонадеянны', - холодно ответила Изабелла, совсем не довольная от осознания, что французская девчонка понимает намного больше англичанки, с которой делится своими соображениями.

'Я тревожусь, госпожа', -дерзко настаивала девушка. 'Леди Анна - мой друг. Почему бы вам не быть к ней добрее, хотя бы сегодня? Она сейчас в вас сильно нуждается. Вспомните, что ей всего лишь четырнадцать лет, она нетронутая девица и должна соединиться брачными узами с человеком, к которому не испытывает ни симпатии, ни доверия...'

Изабелла прервала речь жестом. 'Ничем не могу помочь', - мрачно отрезала она, задавая себе вопрос, почему стоит здесь, объясняясь с нахальной француженкой.

'Анна - моя сестра. Ее несчастье удовольствия мне не доставляет, уверяю вас. Но в этом мире мы обязаны делать то, что от нас ожидают. Анна принадлежит к семейству Невиллов и действовать должна как Невилл'.

Во взгляде Вероники отразился прямой вызов, не вызвавший у Изабеллы приятных ощущений и заставивший ее цинично огрызнуться: 'Более того, я не понимаю, почему нужно жалеть Анну? Существуют много худшие жребии, чем участь королевы Англии'.

Когда Изабелла отворачивалась, Вероника тихо и очень быстро произнесла: 'Я подумала, что именно вы сможете проявить сострадание к ее положению. Вы были достаточно удачливы, чтобы выйти замуж за лично избранного мужчину, госпожа'.

Изабелла открыла рот для озвучивания ядовитого выговора, но услышала, как говорит: 'Да, выбор оказался за мной. Действительно...'

Изумленная собственным признанием, она еще больше удивилась при звуке своего смеха. Успокоившись с помощью сильного усилия, Изабелла встретила взгляд Вероники. Ее глаза тоже были карими, и, к ярости герцогини Кларенс, в них плескался намек на жалость.

'Уверена, вы с пониманием отнесетесь к просьбе помочь моей сестре, Вероника. Поэтому, почему вы медлите? Сделайте ее прекрасной для Ланкастера, он ждет столь многого'.

Глава двадцатая

Брюгге, Бургундия, 1470 год

Впервые в своей жизни Роб Перси страшился наступления Рождества. Мальчиком он начинал предвкушать святочное веселье не позже дня святого Мартина. Семья Роба отмечала праздники на йоркширский манер, и время со дня святого Николая до Богоявления искрились пирами, взаимным одариванием, представлениями и аллегорическими нравоучительными сценами, разыгрываемыми в йоркских церквях, где Добродетель торжествовала над Пороком, хотя и в последний возможный миг.

Но в ожидавшееся Рождество для английских изгнанников в Брюгге предвиделось мало веселья. Их кредит очень быстро себя исчерпал, долги оказывались довольно крупны, чтобы возбудить враждебность и тревогу в рядах городских торговцев. Герцог Бургундский неохотно обеспечивал ежемесячное денежное пособие йоркистского свояка, и Господь Всемогущий мог благословить за его выплату Ее Милость герцогиню Маргарет, пылко подумал Роб.

Но на пенсию могло тратиться лишь пять тысяч крон в месяц, поэтому юный Перси задавался вопросом, как долго Эдвард способен рассчитывать на гостеприимство господина Грютхюзе. Последний доказал, что относится к редчайшему числу людей, к друзьям, оказывающимся ближе брата. Но Грютхюзе был также подданным герцога Бургундского, а когда Карла впервые оповестили о высадке Эдварда в Текселе, то прошипел: "Я скорее услышал бы о его смерти".

Покидая гостиницу, где он и десятка два его товарищей остановились, Роб облегченно вздохнул, выйдя на улицу и избежав встречи с ее рассерженным хозяином. Требования платы становились с каждым днем резче. Роб знал обо всем их разделяющем, в частности, о том, что выселение претило трактирщику только из-за противоречия насильственных действий Пришествию в мир Спасителя. Уже на протяжение нескольких недель Роб понимал, - время работает в пользу Уорвика, а не Йорка.

Он привычно срезал сквозь церковный двор храма святого Спасителя, который сразу вывел к Грют Хирджлиг Джист Стрет, даже после двух месяцев, проведенных в Бургундии, такие названия звучали чересчур непроизносимо для Роба. Перси завидовал Ричарду, ибо беглость французского языка друга легко объясняла гортанный пробел между английским и фламандским. Но у Роба способности к языкам отсутствовали. В Миддлхэме никто лучше его не обучился обращаться с палашом, но юноша так никогда и не овладел французским, был совершенно поставлен в тупик латынью и, столкнувшись сейчас с фламандским, ощущал себя так, словно язык непроизвольно завязывался в мелкие узелки.

Роб ускорил шаг. Декабрь представлял из себя не тот месяц, которого в Брюгге стоило ждать. Дул немилосердный ветер, каналы покрылись льдом. Молодой человек стянул плащ плотнее вокруг шеи, тот был сильно заштопан, и Роб вздрогнул от внезапного мощного ледяного порыва, почти захватившего его. Ломаный французский не так сильно тревожил, как пустой кошелек, свисающий с пояса.

Впереди Роб видел парящий шпиль Онз Лив Врувкерт, или, как французские жители его называли, собора Нотр-Дам. Роб всегда думал о нем, как о храме Богородицы. Это был высочайший храм, какой Перси когда-либо приходилось наблюдать, даже выше собора святого Павла, он далеко превосходил все здания, собравшиеся в его тени, включая великолепную усадьбу, известную как Особняк Грютхюзе.

Каждый раз при виде дворца Грютхюзе, ирония вновь поражала мысли Роба, его йоркистские сеньоры должны были настолько сильно нуждаться в деньгах, чтобы жить во дворце столь же великолепном, как герцогская резиденция. Доверился бы король Эдвард обретенному другу, по богатству сравнимого с Крезом, - подумал Перси, - и удачливого как он, ибо сейчас им приходилось соизмерять свои нужды с щедростью скупого королевского зятя, гарантированно беспомощно барахтаясь в запутавшейся сети. В которой, может быть, им еще долго предстоит кувыркаться.

Роб вошел во внутренний двор особняка Грютхюзе. Он сразу узнавался в лицо домашними вельможи и пользовался разрешением приходить без вызова. Приемная никак не переставала впечатлять юношу, - высоким деревянным отполированным потолком, сверкающей лестницей из белого мрамора и ярким, искусно расписанным плиточным полом. Вопреки самому себе, Роб вспомнил о сырой душной комнате, разделяемой с четырьмя бежавшими с ним товарищами, о кровати, набитой соломой и паразитами, о щелях в стене, сквозь которые он мог бы просунуть руку, окажись на то желание.

Перси тут же устыдился таких