Не от мира сего-3 - Александр Бруссуев

Народ Моря потихоньку уходил из этого мира. Никто не плакал и не причитал, особая торжественность момента затмила собой все эмоции, в том числе радость и горе. Царь должен был уйти последним. За ним путь закрывался, народ Моря становился историей, которую так старательно чистят всякие важные персоны, типа Меура и Бетенкура, а также слэйвинских князей Александра, Владимира и их будущих последователей.

Одним за другим вернулись на Тенерифе, вслед за последними гуанчами, Стефан, Буслай и Илейко. Кому-то из них пришлось добираться через покинутые острова Иерро и Гомера, а также захваченный Лансароте. Эйно Пирхонен, лишившийся своей козырной сбруи, сделал последний доклад своему Царю: алес, кто мог — тот ушел, ждать больше некого, земля пухом героям войны, удачи — «непримиримым».

Илейко долго тряс руку взволнованному до слез хунгарскому рыцарю, хлопал себя по ногам, демонстрируя их полную надежность, и на некоторое время забыл, что возвращение в Новгород потребует от него разборок с князем Владимиром, который по слэйвинскому суду имеет все права на своего «казака»[182].

Корабли инквизиторов, как и предполагалось, не рискнули сунуться на Тенерифе, а получив, вдобавок, несколько разбитых из катапульт десантных лодок, направили все свои помыслы на прочие острова. Когда контроль над всем архипелагом будет установлен, то и последний остров падет сам собой. Время поможет. Так объяснил своим подданным великий канарский король Жан де Бетенкур, с языка отца Меура наделивший себя этим титулом.

А Царь и Эйно Пирхонен провожали невольных своих гостей. Ушел Василий Буслаев, погрузивший себе на плечи покорную Заразу. По всеобщему решению он и «сапог», и «хлебов» потратил на себя больше. Причем, гуанчи заметили, что в таких делах нет другого количества, коме кратного цифре «три». Иначе — толку никакого.

Следом отправился Мишка Торопанишка. Предпоследним уходил Пермя Васильевич, пропустивший перед собой Дюка Стефана. Гуанчи провожали каждого и напутствовали, как могли: Эйно Пирхонен молча жал руку, а Царь говорил царское «спасибо».

— Засада, — вдруг сказал Пермя. — Кончились сапоги.

Он поводил по дну водоема рукой и добавил:

— И хлеба тоже.

На него-то самого комплект имелся, вот на Илейку уже ничего не оставалось. Эйно Пирхонен сразу же предложил ливу, чтоб тот смотался на остров Пальма, где ему все известно, захватил там необходимое снаряжение и вернулся обратно уже экипированным надлежащим образом. Делов-то!

Так и поступили. Илейко ушел на Пальму, пожелав Перме доброго пути, гуанчи остались ждать. Время пока не поджимало, так что торопиться было особо некуда.

Или торжественность момента притупила чувство опасности, либо от того, что все кончается, они скопом резко поглупели, но как-то упустили из внимания одно маленькое обстоятельство. На Канарах они, вообще-то, были не одни.

Едва Илейко очутился на острове Пальма, память о реалиях жизни к нему вернулась. Причем, не одна, а вместе с каким-то большим и сердитым мальчишкой, без всяких лишних разговоров ударившего его своим огромным мечом прямо по голове. Лив не успевал обнажить свой клинок, подобранный где-то на поле боя, поэтому был только в состоянии выставить над собой руки с зажатым в них камнем, размером с ту же голову. Оружие врага выбило из минерала сноп искр, столько же, но разноцветных, вылетело из глаз олончанина. Он упал, но Святогорская выучка заставила тело не лежать недвижной колодой, а перевернуться через плечо, вновь встать на ноги и отпрыгнуть в сторону. Вовремя, конечно, потому что сейчас же на то место, где он должен был валяться, пришелся еще один удар, потрясший горы. Так, во всяком случае, показалось Илейке, карабкающемуся вверх по скальному отвесу.

Мальчишка внизу заревел недовольным голосом настолько громогласно, что лив даже оглянулся на него через плечо. Мир вокруг него перестал вертеться, постепенно возвращалась способность любоваться флорой и фауной.

На зов гиганта сбегалось человек пять, если не шесть. А он, как загнанный охотничьими собаками волк, забравшийся на сосну и теперь ожидающий своей участи. Вообще-то не волк — они крайне редко по деревьям лазают, а пушной зверь соболь. Да и не на сосну, потому что под ногами оказалась вполне приемлемая площадка, чтоб на ней станцевать танец летка-енка. Конечно, плясать лив не собирался — не для кого. Голосящий мальчишка выглядел очень упитанным, обросшим клочковатой бородой, во рту у него не хватало нескольких передних зубов и пахло из его, с позволения сказать, пасти по всей округе, как из выгребной ямы. «Так это же богатырь Жидовин!» — осенила догадка. — «Точнее, часть богатыря. Другие части сейчас сбегаются на зов, сольются воедино — и плакали наши мирные надежды». Илейко потряс головой, приводя мозги в рабочее состояние. Однажды он уже забирался подобным же образом на кручу, чтобы потом спрыгнуть в объятия огромнейшего белого медведя. Правда, тогда вокруг простиралась снежная целина, и ветер продувал ледяные накаты окрест.

 - Из этой земли из Жидовския   Проехал Жидовин могуч богатырь   На эти степи Цыцарские![183]

— пропел Илейко, лихорадочно осматриваясь вокруг. Под ним уже собрался народ, в основном, священный инквизиторский. И откуда он в таком количестве сюда набился?

Лив поднял над головой огромный белый камень, судя по весу и цвету — жадеит. Люди внизу, в том числе и Жидовин, замахали зажатыми в руках кривыми мечами. Конечно, таким булыжником прицельно бросаться — все равно, что мух кувалдой бить. Особенно сидящих на лбу у трехгодовалого племенного быка.

Илейко на миг задрал голову, словно пытаясь удостовериться во внушительных габаритах валуна, воздетого к небу. Его взгляд непроизвольно выхватил одинокого ворона, летевшего в вышине, безразличного ко всем человеческим потугам далеко внизу. Птица, в присущей только ей манере, после нескольких взмахов крыльями переворачивалась на спину так, что ее лапы оказывались наверху, потом снова совершала обратный кульбит и летела дальше. Такая у них, у воронов, традиция — обозревать не только землю, но и небеса. Птица Одина. Ворон издал свой клич, словно упала в воду капля расплавленного олова, и это послужило сигналом для Илейки.

Он метнул камень. Никто из стоящих ниже людей не вздрогнул: все видели, что булыжник пролетит мимо, аккуратно в ноздреватый кусок скалы, лежащий поблизости. Так и вышло, да лив иного и не ожидал. Почти сразу же за брошенным валуном он и сам прыгнул вниз, обнажая в воздухе меч и скрамасакс.