Не от мира сего-3 - Александр Бруссуев

Дюк отмел любые предложения бросаться козлами, потому как прекрасно помнил ограниченность перемещений в единицу времени, скажем — в день. Поэтому каждый гуанча, соблюдая очередность, грудью прыгал на валун и отползал прочь. Со стороны это должно было выглядеть забавно, учитывая тот факт, что у Стефана зародились сомнения по поводу правильности выбора. Ведь мог Царь ошибиться, равно, как и Дюк перепутать. Камень уже сам по себе сделался теплый, принимая на себя порции человеческого тепла, а количество прыгнувших все еще равнялось количеству отскочивших.

Народ уже начал роптать между собой, потирая синяки и ссадины, типа, лучше десяток инквизиторов убить, чем тут биться головой о стену. Но в момент, когда надежды иссякли, особо буйный островитянин, все время испытующе заглядывавший Стефану в лицо, сгинул, будто его и не было. Даже подумали, что разбился нахрен, но ни осколков, ни мокрого места не нашли.

Работает! Причем даже на пять человек в день.

А на Гран-Канарии инквизиторы высадились со своих кораблей, практически вплотную подойдя к берегу. Они уткнулись судовыми килями в мягкий песок и люди с криками повыпрыгивали в воду. С такими же криками они немного побегали по берегу, выискивая островитян, никого не нашли, сели окапываться. Вернее, они сначала сели, а потом командиры послали их окапываться, создавая временный лагерь. Было инквизиторов достаточно много, поэтому разбрелись они отрядами по берегу на приличное расстояние друг от друга.

— Парни! — сказал Буслай собранным в одну группу гуанчам. — Главное в нашем деле, чтобы у них не было лучников под рукой.

Таковых воинов среди врага не оказалось. По крайней мере, в самых крайних дислокациях — все, умеющие держать арбалеты и луки сосредоточились на охране мозгов высадки: попов и примкнувших к ним стратегов.

Десять отважных инквизиторов, изощренных в самых разных силовых акциях: от войны, до казни — с изумлением заметили, как в их сторону со странным громким мычанием выбежали из кустов четверо гуанчей. Пес-то с ними, порубили бы их в капусту, но люди, несущиеся к ним очумелыми прыжками, были абсолютно голыми и безоружными. Солдаты повытаскивали свои кривые мечи, но пускать их в дело отчего-то не решились. К тому же бесстыдно сверкающие чреслами люди пробежали мимо, опять устремившись к кустам. Не было никого из захватчиков, чтобы не остановили свой недоуменный взгляд на задницах бегущих. Когда же очарование прошло, то им уже кололи топорами головы набежавшие островитяне в полной своей боевой амуниции. Перевоплощение мирных пастухов, рыбаков и добытчиков пурпура в отважных, не ведающих ни боли, ни страха воинов произошел настолько стремительно, что европейские агрессоры только диву давались: как такие лихие рубаки жили на этих островах и никого не трогали?

Три раза удалось Буслаю проделать свой голый рейд по вражеским авангардам, почти полсотни неприятельских солдат окропили песок своими перемешанными с кровью мозгами, при этом сами не понеся вообще никаких потерь, пережив, разве что, потерю стыда. Это позволило части гуанчей отбыть на лодках на Тенерифе, не опасаясь преследования со стороны кораблей, а части удрать посредством камней-порталов.

Когда минули три дня, то косоглазому Меуру и его верному сподвижнику Бетенкуру стали поступать доклады, что какая-то странная тишина воцаряется на занятых островах: ни свиста, ни ругани, ни ударов топором из-за обломка скалы. А главное — пропало ощущение, что где-то рядом притаился враг, еретик, язычник.

— Словно все вымерли, или удрали куда-то, — повторяя друг друга, доносили командиры.

— Нет! — гордо отвечал всем одно и то же Жан де Бетенкур, горделиво складывая руки на бочкообразной груди. — Это мы победили. Канарские острова наши.

Все более впадающий в слабоумие святой отец Меур даже в ладоши хлопал:

— Ты, мой ученик — настоящий завоеватель и вообще — Канарский король.

Сбылась мечта идиота, исполнилось предсказание Вия из стеклянного шара.

И невдомек было им, что еще четыре века будут резать завоевателей освоившиеся с партизанской разбойничьей жизнью «непримиримые» гуанчи, и ни один из них не сдастся на милость победителя, в какой бы переплет не попал. Кровь берсерков бурлила в их жилах, кровь великих предков определила выбор.

А где-то на краю земли, именуемом остров Пальма, волею судьбы отставший от своих товарищей Илейко будет держать неравный бой с превосходящими силами инквизиторов. И пасть бы ему на чужбине, если бы не невозмутимый и надежный товарищ, известный среди гуанчей, как Эйно Пирхонен.

16. Илейко

В отмеренный срок некогда могучий народ меря, они же рутены, они же гуанчи, двинулся в путь. Это вовсе не означало, что все они погрузились в кибитки, ведомые остроухими меринами, затянули прощальную песню и поехали, бренча бубенцами, по разбитой дороге. Так только чигане, не помнящие своей истории, таборами кочуют: в одном месте землю загадили — переезжают на другое.

Три дня — именно столько требовалось Морскому Царю, чтобы выполнить передаваемый из поколения в поколение завет: показать своему народу путь. Где-то из глубин памяти всплыла догадка, чуть поколебавшись под ветром сомнения, она обрела контуры, а потом и вовсе сформировалась в уверенность: следуй на малиновый звон. Иными словами, на голос китежского храма.

Царь спустился в Пещеру Ветра, побродил по ее галереям с приставленной к уху пятерней, вслушиваясь в легкий шелест и завывания сквозняка, мерную капель сталактитов и возню невидимых летучих мышей. Чем вернее он продвигался, тем отчетливее слышал свои удары сердца, которые отзывались в его голове далеким-далеким колокольным звоном. Не сразу он обратил на это внимание, а осознав — понял, что двигаться нужно в самое сердце вулкана Тейде. Опять же, и знаки начали встречаться, как вехи.

Через трое суток он вышел к ожидающим его людям и сказал, положив руку на сердце:

— Мне выпала честь указать вам путь, и я выполню предначертанное. Мы уйдем по пещере Vienti и вывезем с собой все наши знания и опыт. Их мы хранили долгие годы в наших сердцах. Их мы сохраним и впредь. Не стоит переживать за оставленную землю — на нее пришли другие люди. Мы же — не от Мира сего, мы уходим, но нет во мне уверенности, что навсегда. Это не побег, не признание своего бессилия перед трудностями новой эпохи, это — сохранение чистоты Веры. Мы не одиноки. Нас там ждут.

Еще трое суток было отведено на то, чтобы люди собрались и ушли, как говорится, в мир иной. Способ на этот раз отличался от бросков головой вперед на отдельно стоящий камень. Или на группу камней, что в принципе то же самое.