Агенты Берии в руководстве гестапо - Валерий Шамбаров

Это сообщение перехватила служба армейской контрразведки (после разгрома абвера подчиненная Мюллеру), и Кальтенбруннер доложил текст Гитлеру и Риббентропу. Министр иностранных дел оскорбился, что контакты идут в обход его ведомства. А фюрер осерчал и издал приказ, согласно которому любой, кто помог бежать еврею, англичанину или американцу, должен быть расстрелян на месте. И о каждом таком случае предписывалось докладывать лично Гитлеру. В результате все хитрые планы и контакты сами собой сошли на нет.

Шелленберг, конечно же, не угомонился. В это время Гиммлер был назначен командующим группой армий «Висла» — с одной стороны из-за того, что Гитлер уже не доверял стойкости и верности армейских генералов. А с другой — болезнь фюрера, усугубленная контузией и стрессом 20 июля, стремительно прогрессировала. Вокруг него плелись интриги в борьбе за место его преемника, и Борман подсуетился удалить Гиммлера из Берлина. Представителем рейхсфюрера при Гитлере остался обергруппенфюрер СС Фегеляйн. Бывший жокей, человек грубый и совершенно неотесанный, но он был женат на Гретель Браун, сестре Евы. И Гиммлер подсуетился приблизить столь ценного человека, обласкал и решил сделать «своим человеком» в ставке. Но ошибся, «человеком Гиммлера» Фегеляйн вовсе не стал — потому что был «человеком Бормана». А кроме того интриговал по собственному недалекому разумению.

А главным начальником спецслужб в Берлине остался Кальтенбруннер. И Шелленберг принялся усердно обрабатывать его, где лестью, а где другими доводами втягивая в свои игры. Не для того, чтобы на него опереться, а чтобы не мешал. Представитель Шелленберга доктор Керстен наводил в Стокгольме мосты с представителем Всемирного еврейского конгресса Гилелем Шторхом. А вдобавок решил посетить Германию и встретиться с Гиммлером граф Бернадот, родственник шведской королевской семьи и вице-президент шведского Красного Креста. Он узнал о результатах контактов рейхсфюрера СС и Мюзи и тоже хотел предложить посредничество в освобождении пленных. Но прибыл он по официальным каналам, через МИД.

Шелленберг счел, что через Бернадота можно начать переговоры о сепаратном мире. Сумел настроить в этой струе даже Кальтенбруннера, предлагал доложить Гитлеру. Однако шеф РСХА поостерегся, решил сперва прощупать реакцию фюрера через Фегеляйна. Гитлер отнесся к проекту скептически. Сказал: «С помощью такой чепухи ничего нельзя сделать в тотальной войне». Тем не менее, 19 февраля встреча Бернадота и Гиммлера состоялась. Закончилась она практически ничем. Граф вел разговор об освобождении датских и норвежских пленных и интернированных. Шелленберг подбивал рейхсфюрера, чтобы через Бернадота связаться с Эйзенхауэром. А Гиммлер колебался, боялся и не мог сделать ни того ни другого. Договорились лишь, чтобы датчан и норвежцев собрать в одном лагере на севере, вблизи границы. А письмо Эйзенхауэру рейхсфюрер дать отказался. Сказал Шелленбергу — пусть, мол, Бернадот свяжется с американским главнокомандующим как бы от себя лично.

В ставке Гитлера в это же время прорабатывались и возможности сепаратного мира с русскими. Геббельс 4 марта 1945 г. отметил в своем дневнике: «Фюрер прав, говоря, что Сталину легче всего совершить крутой поворот, поскольку ему не надо принимать во внимание общественное мнение». Министр пропаганды писал и о том, что в условиях катастрофы Гитлер «ощутил еще большую близость к Сталину», называл его «гениальным человеком» и указывал, что сталинские «величие и непоколебимость не знают в своей сущности ни шатаний, ни уступчивости, характерных для западных политиков». И 5 марта дневник Геббельса сообщает: «Фюрер думает найти возможность договориться с Советским Союзом, а затем с жесточайшей энергией продолжить войну с Англией. Ибо Англия всегда была нарушительницей спокойствия в Европе… Советские зверства, конечно, ужасны и сильно воздействуют на концепцию фюрера. Но ведь и монголы, как и Советы сегодня, бесчинствовали в свое время в Европе, не оказав при этом влияния на политическое разрешение тогдашних противоречий. Нашествия с Востока приходят и откатываются, а Европа должна с ними справляться».

Что ж, насчет «советских зверств» остается лишь прокомментировать — «чья бы корова мычала». Но надежды на то, что сепаратный мир с Москвой возможен, были, конечно же, чистейшей утопией. Одной из «утопий бункера». За исключением критических моментов 1941 и 1942 гг. Сталин не согласился бы на это ни за что. Во-первых, Гитлер нападением 22 июня обманул его лично. Ситуация мира и даже союза с русскими и войны на западе уже существовала в 1939–1941 гг. И разрешилась она для России трагически. А Иосиф Виссарионович был не из тех людей, кто дважды наступает на одни и те же грабли. Во-вторых, выше приводились примеры, что Сталин очень строго относился к своим союзным обязательствам, намного строже, чем западные лидеры (а если готов был отступиться от них в 1942-м, то полагая, что они первые нарушили союз, не открыв второй фронт). А в 1945-м в союзе с англичанами и американцами при послевоенных переделах сфер влияния Сталин рассчитывал получить (и получил) гораздо больше, чем в гипотетическом альянсе с разгромленными немцами.

И наконец, после всего, что нацисты натворили на советской территории, совершить новый поворот к «дружбе» было никак не возможно/Геббельс правильно отмечает насчет того, что советской стороне не требовалось учитывать «общественное мнение». Да и многие другие авторы писали об отсутствии такового в России. Забывая, что вместо «общественного мнения» в России всегда существовало нечто другое. Вера или неверие народа в своего лидера. И часто данный фактор оказывался посильнее «общественного мнения», которое можно сформировать или скорректировать потоками массовой информации. Когда народ переставал верить Борису Годунову или Николаю И, известно, чем это кончалось. Ельцин, изначально имевший огромный кредит веры, но растерявший ее, вынужден был уйти сам. Сталин такой веры к 1941 г. не имел, но обрел ее в ходе войны. Стал уже не просто партийным, а общенародным вождем. Это не мешало ему пересажать и перестрелять еще тысячи людей — но он и сам считал их отщепенцами, «врагами» народа. А вот предать народ в целом, как таковой, он не мог. Да и подобного желания наверняка не имел. Не зря же он провозгласил войну не политическую, не революционную, а Отечественную.

В ставке фюрера, вероятно, это осознали. Во всяком случае, никаких реальных шагов или даже попыток по установлению связей с СССР в 1945-м до смерти фюрера не зафиксировано. Гитлер, кстати, и свои взгляды на русский народ вынужден был изменить. Поручая Шпееру уничтожать германские заводы и фабрики, он сказал, что «в результате войны немецкая нация лишь докажет, что она слабее, а будущее будет принадлежать более сильной восточной нации». Не считаю нужным комментировать взгляды фюрера насчет «сильных» и «слабых» наций, но сам факт признания им ошибки относительно русских знаменателен…

Ну а те переговоры о сепаратном мире, которые легли в основу книги и телесериала «Семнадцать мгновений весны» — между обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом и Алленом Даллесом, Юлиан Семенов, видимо, взял из-за того, что о них сведений сохранилось больше всего. Их описали в своих мемуарах как Вольф, так и Даллес. Хотя автор допустил ошибку. Потому что именно к этим переговорам Шелленберг и Гиммлер имели мало отношений. Их главным покровителем был Кальтенбруннер. В остальном же вся эта история происходила на самом деле. Только из сюжета приходится убрать штандартенфюрера Штирлица, радистку Кэт, пастора Шлага и профессора Плейшнера. В реальности роль Штирлица в ней сыграл Генрих Мюллер, а радистки Кэт — Паннвиц и Сукулов.

Карл Вольф был доверенным лицом рейхсфюрера СС, долгое время являлся его начальником штаба и практически определял многие решения. К концу войны он, как и его шеф, попал на фронт. Был назначен главным уполномоченным СС и полиции и представителем Гиммлера при штабе группы армий «С» — оборонявшей Северную Италию. Командовал ею фельдмаршал Кессельринг. Итальянских промышленников отнюдь не устраивало, что Милан, Турин и прочие индустриальные центры могут превратиться в зону боев с вполне предсказуемыми последствиями для их заводов и фабрик. Поэтому представители этой касты Маринетти и Оливетти еще с ноября 1944 г. выступили посредниками в наведении контактов между германским и англо-американским командованием.

В штабе Кессельринга самой подходящей кандидатурой для переговоров итальянские магнаты сочли Вольфа. Он имел сильного покровителя, мог вести себя более независимо. Связи установились. Постепенно через промышленников удалось выработать компромиссные условия, вроде бы выгодные обеим сторонам. Согласно этим условиям, немцы должны были сдать Северную Италию без боя, но и без капитуляции. А американцы и англичане за уступку Северной Италии позволили бы германским войскам беспрепятственно уйти за Альпы. И таким образом Германия получала возможность использовать дивизии Кессельринга на Восточном фронте.