Эмигрант с Анзоры - Яна Завацкая

– Вот читаю... и будто она здесь, рядом. Хоть бы скорее ее увидеть!

Через два месяца мы с Ченом будем отражать атаку эммендаров, которые попытаются вновь захватить Балларегу. Все было уже бессмысленно, бесполезно, и за нашими спинами был уже отряд десантников с Квирина, и вся страна давно была в наших руках, но неведомая сила вновь и вновь гнала эммендаров на приступ. Часть из них находилась в полунаркотической зависимости от сагона, по типу зомби, после гибели сагона такие люди сходят с ума, на Квирине кое-как научились их восстанавливать, но восстановить всех не хватит никаких средств. Они останутся на Анзоре, и большая часть их не сможет приспособиться к нормальной жизни.

Почти все, кто нас атаковал, были такими. Лервенцы, сохранившие рассудок, уже поняли, что происходит, и перестали сопротивляться. Более того, около миллиона лервенцев вступило в Армию Освобождения, и даже в нашем отряде, залегшем сейчас вдоль длинной стены электростанции, насчитывалось два десятка бывших общинников.

Но у атаковавших нас были дэггеры.

Перестрелка длилась уже восемь часов. Временами они шли на приступ, и наши ребята, закрывая глаза, чтобы не видеть жутких силуэтов, висящих в воздухе, стреляли, как в молоко... Мы с Ченом глаз не закрывали. Нас научили переносить вид дэггера. Одного мне даже удалось подбить ракетой – лучи для них были абсолютно безразличны.

Временами все затихало. Вот и сейчас... Такое ощущение, что с той стороны все вымерли. Тихо так... И какая-то птичка пронзительно звенит в воздухе.

Господи, надо же, какая птичка стойкая... И ад ей нипочем. Ни грохот, ни свист, ни огонь...

– Давай хоть перекусим, – Чен здоровой рукой вытащил из кармана плитку ревира, откусил немного. Он давно уже был ранен, я примотал ему левую, почти полностью отрезанную лучом руку к груди. Наверное, придется ампутировать и клонировать новую руку. Чен накачался виталином и атеном, он чувствовал себя бодро и даже весело, и не ощущал боли. Лицо тщательно вымазано копотью, и странно блестят на этой маске зубы и белки черных глаз.

Ничего, я, наверное, еще круче выгляжу. При светлых волосах, торчащих из-под головной части шлема, темная кожа смотрится еще оригинальнее.

Я смотрел вперед, на рощицу, где скрывались враги. Там где-то справа должен протекать ручей. У излучины ручья, я знал это, маленький холмик. На нем посажен куст боярышника. Если развести ветки и смести присыпанную землю, можно будет увидеть маленький деревянный закопанный в землю крестик. Там лежит Арни.

Ничего, вот покончим с этими ребятами, и я схожу к нему. Обязательно схожу. Сейчас пока нельзя, может, на этом самом холмике дэггер восседает. Хотя вряд ли...

Мне к державности, доблести, святости

Не дано добавить ни йоты.

Мне б в ночное – коней на лугах пасти.

Что ты шепчешь, мой милый, что ты?

...В два часа ночи настала наша очередь с Ченом сторожить коней. Мы закутались потеплее – эх, сейчас бы бикры не помешали! – и спустились вниз, в непроницаемо темную ложбину, где паслись стреноженные лошади. Я обломал по пути две хворостины, себе и Чену. На всякий случай.

Постепенно глаза к темноте привыкли. Я хорошо различал силуэты лошадей, мы их не пересчитывали – лошади не отобьются от стада. Они могут только все вместе сняться и уйти домой, в конюшню. Мы присели на небольшой бугорок. И вот тогда я вспомнил это стихотворение Арни – по ассоциации – и рассказал Чену. Уже переведенное на линкос.

Не вершить нам геройских подвигов.

И державный гром поднебесный

Не для нас, и потомки во тьме веков

Не помянут эпитетом лестным.

...Можно было бы самим пойти в атаку, но уж больно у нас позиция хорошая. Ничего, побьются, да и надоест же когда-нибудь. Нас не так много, дэггеры всех заплюют при желании. Лучше мы тут посидим.

Мы молча ждали. Бойцы жевали ревир, запивая водой из фляжек, опасливо поглядывали на небо – не появятся ли дэггеры. Пока ничего не происходило.

Все началось как-то неожиданно. Взревели пусковые установки на той стороне. «Щит!» – скомандовал я, и наши стали устанавливать щит, и вовремя, все загрохотало, задымилось и загорелось вокруг. Я стиснул зубы и выцеливал в сплошном дыму дэггеров – на экране «Молнии» они загорались точками... Есть! Один есть. Через четверть часа щит стал слабеть, и наши совсем зарылись в землю, стреляя... Те так и не решались подойти ближе. Вдруг – это всегда случается вдруг – прямо перед нами повис дэггер. Теперь я видел его отчетливо. Они, похоже, поняли, куда надо стрелять... Я вскочил, лежать бесполезно, он прожжет землю на два метра подо мной. Поднял «Молнию», изнывая от ужаса, от ледяного смертельного страха... хоть одного возьму с собой, гады, гады, сволочи, разумные машины, хоть одного, да убью... Я явственно ощутил, как ледяная вода катится по спине. Дэггер смотрел на меня. Он поднял ложноножку... Наверное, все это длилось доли секунды, но мне показалось – минуты. Внезапно легко и стремительно, как гиббон, кто-то метнулся между мной и дэггером. Взлетел на полтора метра вверх, сверкнул луч, и следующее, что я осознал – был мерзкий, ошеломляющий отвратительный запах... Потом река черной слизи, настоящая река... Потом – разрыв. Рядом взорвался снаряд. Потом я понял, что это был Чен.

Он уже не мог спасти меня иначе, такой близкий взрыв ракеты убил бы и меня вместе с дэггером. Лучом дэггера убить можно, но только контактно. И если знать, куда бить, в определенную точку. Дэггер висел низко, тренированный квиринец вполне может допрыгнуть. Он бы и выжил, может быть, но в этот момент рядом взорвался снаряд. Я пробирался сквозь вязкую черную слизь, плача, кажется, потом я увидел кровавый и обугленный кусок мяса, это была часть головы с черными короткими волосами, эта часть лежала совсем отдельно, и я понял, что надо назад, что я ничего уже не могу сделать, а умирать мне не надо, надо жить, потому что Чен меня спас. И не только меня, за мной еще десять человек, и левая установка «Щита», и стационарный лучемет...

Через пятнадцать минут сзади, с тыла вражеского отряда, подошли наши истребители, и вскоре все было кончено. Потерь среди наших было немного – каких-нибудь три человека...

Чену оставалось жить не так уж много. Его двое мальчишек спали в палатке, а жена еще не вернулась из экспедиции. Мы сидели и разговаривали в ложбине, краем глаза наблюдая за пасущимися лошадьми.

– Как оно там, на Анзоре? – Чен ни разу на Анзоре не был.

– Знаешь... не очень. Хреново. Ты в каком смысле спрашиваешь? Природа там вроде нашей, ну знаешь, если взять Лервену, то это больше всего похоже на Косинское Нагорье. А в Бешиоре климат более южный, влажный, жаркий.

– Да это мы проходили... А вот вообще? Как там люди?

– Люди... – я задумался, – знаешь, воевать они будут всерьез.

– Я никогда не был в таких акциях, – сказал Чен, – меня в команду Ноль брали в прошлом году, но Син еще очень уж маленький, я не хотел надолго оставлять семью. Да и вообще, если подумать...

– А потом все-таки решился в Дозорную?

– Да не то, что решился, – Чен замолчал.

– Выбора не стало.

– Да, – он кивнул, – встретил сагона. В патруле.

Я уже знал эту историю. Чен с напарником получили вызов с безатмосферного маленького планетоида, а вместо ожидаемого корабля шибагов, захватившего в плен исследовательское квиринское судно наткнулись на сагонский челнок. Судно-то они освободили, а вот сами ушли с большим трудом. Напарник Чена сошел с ума... Сам Чен выдержал беседу с сагоном, и даже сумел вызвать подкрепление, и сагона, вроде бы, взорвали вместе с кораблем, но ведь они меняют тела, как перчатки, для них гибель тела мало что значит.

– Ты знаешь, он меня пугал... – Чен помолчал, – он нашел мое слабое место.

Я затаил дыхание. Люди почти никогда не говорили о содержании своей беседы с сагоном. Может, было стыдно, может, чересчур личное. Мне, например, было стыдно. Удивительно, что Чен об этом заговорил. Впрочем, ему не стыдно, он-то выдержал, не сломался, не купился.

– Не только это, но... просто мне это вот сейчас вспомнилось. Он говорил, что я погибну, что мне недолго жить осталось, что Лисса и сыновья останутся одни. Понимаешь, я ведь их люблю, и мне так страшно подумать... И он уверял, что все это не имеет смысла, что надо жить ради семьи, ради любви, а я обязательно погибну, если буду еще летать. И ты знаешь... я ведь почти поверил ему. То есть, конечно, не поверил, до глубины души – нет. Но вот сейчас я чувствую какой-то страх, что-то такое осталось внутри... И я не знаю, смогу ли себя вести достойно. Ты меня прости, если что, ладно?

– Он обманывает, – сказал я, – пойми, это же вранье.

– Да, я знаю. Но он сделал меня слабым, понимаешь?

– Все мы слабые, – сказал я угрюмо. Быть бы мне вполовину таким, как Чен...