Святослав - Семен Скляренко

И вдруг жрец опустил руку — на стенах Горы ударили била. Оттуда прозвучал победный крик:

— На Днепре лодии Святослава!

Рано утром в стане печенегов у Днепра и дальше, до самой Лыбеди, поднялась тревога: зазвенели щиты, зазвучали испуганные голоса…

Рано утром ударили била, загремели щиты и тоже послышались голоса на городницах Киева.

Рано утром, едва лишь заалело над лесами левого берега и вдруг стало голубым небо, на Днепре, напротив Киева и выше, по всему плесу, точно из воды, вынырнули лодии; на них трубили в трубы, слышались громкие крики, а лодии плыли через Днепр — к кручам и Почайне.

В это же время на Горе отворились ворота, пронзительно заскрипели цепи, гулко лег на другую сторону рва мост; с Горы стала выбегать княжья дружина, за ней ремесленники, подоляне.

Со стен Горы было видно, как носы лодий зарываются в прибрежный песок, как из них выскакивают вой, как они взбегают на кручи, кидаются наперерез печенегам. Множество печенегов было порублено, только некоторые из них, кто успел сесть на коня, умчались вдоль берега Почайны, вдоль Днепра, к лесу над Лыбедью.

Люди с Горы пили воду. О, до чего сладка в то утро была днепровская вода, как после долгих дней и ночей хотелось ее пить и пить! Люди пили, набирали в ведра, что стояли в лодиях, несли их на Гору — женам и детям, у которых не было даже сил спуститься к Днепру.

6

Чем ближе подъезжал князь Святослав со своей дружиной к Киеву, тем больше разрушений открывалось его взорам… Лес над широкой, быстрой Лыбедью был вырублен, кусты поломаны, над лугами, чувствуя обильную поживу, тучами летало воронье. Порублены, сожжены были деревья и на Перевесище, среди травы белели конские кости, повсюду чернели пожарища.

И вот князь Святослав останавливается перед Перевесищанскими воротами. Громко кличет его дружина, на опаленных, черных стенах города появляются стражи, — наконец пришел князь! — скрипят жеравцы, опускается мост.

Князь Святослав ехал по Горе опечаленный: всюду пожарища, повсюду разрушения, вдоль стен могилы, могилы. Услыхав топот княжьей дружины, из хижин на Горе, из теремов выбегали люди. На них страшно было смотреть, — что делает война!

Подле княжьего терема, где собрались все дворяне, Святослав, круто осадив коня, поздоровался и, ни о чем никого не спрашивая, быстро поднялся по ступеням на крыльцо, вошел в сени.

В сенях уже стояли и, видимо, ждали князя сыновья Ярополк, Олег, Владимир вместе с боярами. Князь Святослав поздоровался с боярами, подошел к сыновьям.

Прошло немного времени с тех пор, как видел он их в последний раз, но как они изменились! Ярополк вытянулся, окреп, смотрел на отца каким-то жгучим взглядом. Олег был такой же бледный, робкий. Только Владимир кинулся к отцу и поцеловал его. Но, видя, что братья обиделись, тотчас отступил.

— Как княгиня? — спросил у бояр Святослав.

Слова его услышал священник Григорий, выходивший из светлицы княгини.

— Вельми немощна наша княгиня, — ответил священник. — Но о твоем приезде уже слышала, кличет…

Княгиня сидела в светлице, окна которой выходили к Днепру, глаза ее были закрыты, — может, думала, может, дремала.

— Мать! — тихо промолвил Святослав с порога, боясь ее разбудить.

Ольга открыла глаза — как глубоко они запали! Узнав сына, протянула вперед руки…

— Значит, приехал? — очень тихо спросила она.

— Приехал… примчался, получив весть о Киеве.

— Спасибо, сынок!

Святослав пошел вперед, склонился перед матерью на колени, а она положила руку ему на голову и поцеловала.

Материнская рука! Он хорошо знал эту когда-то сильную, теплую руку. Почему же теперь она такая слабая, холодная?

— Мать! Что с тобой? — спросил Святослав.

— Видишь, немощна я, — с болью ответила она. — Не могу ни есть, ни пить, болит… все тело… сердце.

— Так позовем лекарей, принесем жертву…

— Ни лекари, ни жертвы мне уж не помогут… молюсь Богу, чтобы кончились мои страдания… Молись, сын, и ты!

Она смежила глаза, немного помолчала, потом, словно очнувшись, сказала:

— Что я и мои немощи, сынок? Тяжко было в Киеве, печенеги едва нас не одолели. Но люди стояли твердо…

— Знаю, мать, я встретил орду у Роси и гнал ее до Днепра. Говорил и с каганом Курею. Печенегам заплатили и послали их на нас ромеи…

— Опять они, — тяжело вздохнула княгиня. — Нет, ты не ошибся, что пошел на них, Святослав. Как там?

Святослав рассказал все, что случилось с тех пор, как вой двинулись к Дунаю, рассказал, как брали болгарские города, как он только немного не дошел до Преславы.

Бледная, утомленная, княгиня, напряженно, часто и тяжело дыша, слушала его рассказ и, казалось, забыв о своей болезни, следила за каждым шагом сына и его воев в Болгарии.

— А сын мой Улеб? А Свенельд? А Икмор? Говори, сынок, говори!

Святослав ответил на все ее вопросы.

— Добро! — сказала она, когда Святослав умолк. — Нет кесаря Петра — что ж, такая ему и слава. А с сыном его не ссорься: может быть, он вспомнит деда Симеона, — заключи мир с Борисом…

— О нет! — с горечью возразил Святослав. — Что Петр, что Борис — оба под греками ходят. А в Константинополе Бориса поддерживает новый император — Иоанн Цимисхий.

— Тогда пошли подмогу своей дружине на Дунай — пусть блюдет наши границы, а сам побудь здесь, в Киеве…

— Нет, мать, негоже мне быть в Киеве, пока кесари и императоры не разбиты, пока насылают на нас печенегов. Там, на Дунае, стоит моя дружина, там все блага когда-то сходились, а теперь сошлась вся лжа. Там рядом со мною стояли не кесари, а болгары — там середа нашей земли, там и мое место.

— А Киев-город? — с болью промолвила княгиня. — Не ведаю всего, но боюсь за наши земли. Который уже год идет брань…

— Думаю о Киеве-городе и о землях наших, — пытался успокоить ее Святослав. — Ведь тут сидишь ты…

— Что я? — промолвила она с усмешкой. — Сани мои стоят уже у порога, каждую ночь кличет меня Игорь…

Княгиня Ольга снова помолчала некоторое время, отдыхая, а потом промолвила:

— Нет, сынок, не сидеть мне больше на Киевском столе.

— С тобой будут мои сыновья…

— Нет, Святослав, не сидеть мне на столе. Коли так — посади сыновей.

— Но кого же посадить на стол Игорев? Княгиня задумалась.

— Три сына, и все три разные, — вздохнула она. — Ярополк крещеный, но злой, дерзкий… Олег — добрый, да больно тих… Владимир…

Княгиня снова помолчала.

— Владимир добр, хоть и язычник, да бояре его не примут… — Княгиня умолкла и закончила: — Нет, придется Ярополка.

— Так, матушка, и сделаю, а тогда уйду.

— Ты, сынок, погоди… Погреби меня и иди…

— Не покину тебя, пока ты жива, мать! — воскликнул Святослав. — И все сделаю по твоему слову.

— Вот и хорошо! — промолвила княгиня и, закрыв глаза, казалось, уснула.

Князь Святослав точно во сне провел три дня в Киеве, исходил всю Гору, спустился с дружинниками в предградье и на Подол.

И всюду его сердце бередили опустошения и развалины, всюду он встречал тревожные глаза и немые вопросы, слышал сетования:

— Когда же конец разрушениям и войне? Видишь, княже, как страдает Русская земля?

Возвращаясь на Гору, он шел к сыновьям и матери. Княгиня мучилась, ей трудно было даже говорить, но она хотела, чтобы сын не знал этого. Когда Святослав заходил, она взглядом просила его сесть, и так, в молчании, проходили часы…

На третий день вечером он, как обычно, пришел к ней, но задержался в сенях: у матери был священник Григорий, и Святослав не хотел мешать их беседе.

Священник вышел, чем-то, видимо, встревоженный, неспокойный, и сказал Святославу:

— Иди, князь, она кличет тебя.

Святослав зашел в светлицу и остановился у порога. В углу горела свеча. Мать лежала на своей постели, необычайно бледная, но тихая, спокойная.

— Сядь, Святослав! — сказала она. Он сел у ложа.

— Вот я и исповедалась во всех своих грехах…

— Кому ты исповедовалась и в чем? — не понял ее Святослав.

— Пресвитеру Григорию, а через него Христу… Конец, сынок…

— Зачем ты, мать, говоришь о конце? Тебе, княгиня, еще жить и жить…

Слабая улыбка пробежала по ее лицу.

— Всякая жизнь приходит к концу, и княжья тоже, — сказала она. — Не утешай меня, сынок, я готова к своей далекой дороге.

Она немного помолчала, собираясь с мыслями и превозмогая боль.

— Об одном только хотела просить тебя… Прости меня, сын…

— За что я должен тебя прощать? — спросил Святослав. — Ведь ты мне делала только добро…

— Добро — это так, я желала тебе, сын, только добра. А все же ты, должно быть, гневаешься, Святослав, за то, что я так поступила с Малушей?

— Это было давно, пожалуй, не стоит и вспоминать! — тихо промолвил Святослав.