Вегетация - Алексей Викторович Иванов

достижения врага. Чумоходы — инструменты фитоценозов, а лешаки — наверное, их разум. Селератный лес отбивается чумоходами, а думает лешаками. Конечно, Митя знал это выражение: бог не имеет иных рук, кроме наших. И селератный лес мог защищаться от людей только людьми. Но что же такое тогда мицелярис?

И Митя понял, в чём ошибались Ярослав Петрович и его работники из «Гринписа». Мицелярис — не мозг. Ему нет аналога в организмах других обитателей Земли. Мицелярис нужен не для того, чтобы мыслить. Он нужен для эволюции, для развития, для создания чего-то нового. Он способен транслировать эволюционные технологии жизни, программы преображения — потому и способен воспринимать, копировать и переносить нейроконтуры. Селератный фитоценоз как бы меняет водителя в машине — хоть в лесорубном комбайне, хоть в человеке, а мицелярис меняет саму машину. Мицелярис — это воплощение потенциала жизни. Живой артефакт невероятного и прекрасного будущего, который вдруг провалился в гнусный день сегодняшний.

Конечно, мицелярис возник в результате случайного сочетания факторов. Сошлось всё: излучение со спутников, нетронутый селератный фитоценоз в бывшем заповеднике, вечная угроза вырубки, заброшенный военный объект в недрах горы… Но какая разница, что мицелярис — дитя случая? Мицелярис — первая искра, которую первый троглодит вдруг высек из камня, и неважно, в какой пещере это произошло. А Митя должен сберечь чудотворный огонь.

Да, сберечь, потому что Егор Лексеич Типалов его бестрепетно погасит.

Бригада Типалова вырубит всех «вожаков» Ямантау, и ебись оно конём.

И у Мити было оружие против бригады — харвер.

А Егор Лексеич в это время стоял на краю затопленной ракетной шахты и рассматривал чумоход, в котором спрятался Митрий. Надёжное местечко, ничего не возразишь. И пешком не подойдёшь, и стрелять нельзя.

За волнистым гребнем дальнего хребта высоко и просторно разгорелся багряный закат, по горизонтали его зарево было рассечено синим лезвием плоского облака. В ожесточённой и нежной красоте небесного пожарища чудилось что-то печальное, будто неотвратимость судьбы. Через поляну с бетонными руинами и жерлами ракетных шахт от одиночных сосен на опушке протянулись узкие, длинные тени. Ядрёный бор на склоне и зеленел, и краснел, а над ним в густом сапфировом небе лунной бледностью проступал промятый и потрескавшийся купол горы Ямантау. Харвестер Егора Лексеича причудливо торчал над краем шахты, словно выпрыгнул из неё, как гигантский кузнечик со своими усами, крыльями и задранными коленями.

— А где Щука и «спортсмены»? — не оборачиваясь, спросил Егор Лексеич у бригады, что виновато толпилась у него за спиной.

— Ведьма тоже сбежала, а «спортсменов» я за ней отрядил, но без оружия, — тотчас деловито отрапортовал Фудин. — Им срок — до темноты.

— Ну-ну, — скептически сказал Егор Лексеич.

— Они знают, где Ведьма спрятаться хочет, — поясняя, добавил Фудин.

Егор Лексеич тяжело развернулся лицом к своим людям.

— Я вот одного только, голуби, понять не могу, — с чувством произнёс он. — Как можно такими долбоёбами быть?

Бригада молчала. Алёна, послюнявив платок, вытирала у Костика со лба засохшую кровь. Фудин ел Егора Лексеича глазами.

— Ну простенькое же задание — взять и привезти Бродягу!.. — Егор Лексеич развёл руки в картинном бессилии. — Как можно всё на ровном месте просрать, а? Ну что за мудачьё? Кто вот Митрия охранял, признавайтесь?

— А чё, дак я охранял, — неохотно признался Костик, отстраняя мать.

— И-и-и?!..

— Дак они уговорились на рывок! — закричал Костик и ткнул пальцем в Серёгу: — Он там со всеми шептался! Я-то чё сделаю? Я один, а их четверо!..

— Смотри, Егора, как его ударили! — сурово сказала Алёна, трогая Костику лоб. — Убить вообще могли, нелюди!

Серёгу словно окатило ледяной водой — Костик заложил его с потрохами, но Егор Лексеич, похоже, теперь уже не принимал Серёгу в расчёт.

— И ты с братьями сдриснуть хотела? — Егор Лексеич вперился в Маринку.

Маринка не отвечала, кусая губы.

— Она отказалась, — глухо ответил за неё Серёга.

Егора Лексеича раздувала злоба на племянницу.

— А всё равно ведь знала, сучка мелкая, что Митрий мотанётся, и никому не стуканула, да? Хуй тебе в рот, дядя Гора, да?

— Ты в меня стрелял, — почти прошептала Маринка.

— Я тебя учил, дура! — Егор Лексеич будто вырвал эти слова из сердца; он и сам сейчас верил, что лишь учил Муху, а не подставлял. — А ты меня кинула?!

Серёга угрюмо шагнул вперёд, загораживая Маринку:

— Харэ бугровать, Лексеич. Отъебись от неё.

— О, гляжу, тут банда нарисовалась? — оскалился Егор Лексеич.

— Шмальни его, дядя Егор! — азартно крикнул Костик, надеясь руками бригадира избавиться от соперника.

— Завали ебало! — рявкнул на Костика Егор Лексеич.

Он звериным чутьём ловил, когда его пытаются использовать.

— Пусть Митяй уходит, — Серёгу трясло; он понял, что Митя был прав — Егор Лексеич похоронит его здесь. — Хватит тебе «вожаков», которых Митяй вчера наметил! Нажрись наконец, Лексеич! И племяшку не трогай!

— Ох, парень, трону… — простонал Егор Лексеич, будто сам изумлялся глубине своего гнева. — Ох ведь трону…

Тронуть он не успел.

Из ракетной шахты донёсся протяжный скрежет, непохожий на прежнее громыхание. Харвер, что висел на стене колодца, запутавшись одной ногой в арматуре, зашевелился по-другому — более осмысленно, что ли. Он перестал скрести бетонный край шахты, а загнул и опустил суставчатую ручищу, будто сунул куда-то. Егор Лексеич поневоле встревоженно шагнул к жерлу колодца — он должен был разобраться, что такое странное там происходит.

Зрелище поразило его — да и не только его. Как волк, попавший в капкан, отгрызает себе лапу, чумоход отгрызал себе ногу, чтобы освободиться. Чокер, жужжа и клацая, кусал и выдирал подвижные сегменты стопы, застрявшей в переплетениях исковерканной монтажной лестницы. Обломки с плеском падали вниз, в бризол. Компьютер комбайна не придумал бы столь зверского способа вырваться на волю. На подобное был способен лишь человек.

Конечно, харвером управлял Митя. Никто не мог видеть его сейчас, но это и к лучшему: прежнего Мити больше не существовало. Он лежал в тёмной кабине, оплетённый мицелием и зеленью, будто на хирургической операции, когда в сосуды и в трахею вводятся трубки жизнеобеспечения. Жил уже не он, порезанный ножом и пробитый пулей: жил тот организм, что подчинил себе чумоход. Теперь он принял в себя и Митю — а Митя принял его. Митя ощущал машину как собственное тело: ноги харвера были его ногами, манипуляторы — его руками, радары были зрением, компрессоры и поршни — мускулатурой, а дизель и генератор — сердцем. Митя осознавал себя ясно и чётко, понимал, что с ним случилось, но сожалений не испытывал и о Серёге с Мариной не думал. Он должен был решить главную задачу — устранить угрозу. Защитить лес.

С надсадным железным шорохом чумоход наконец вынул из ловушки свою искалеченную ногу — так извлекают гарпун. Вместо стопы висели шланги гидравлики и провода. И замшелый, заплесневелый чумоход полез из ракетной шахты наружу — будто в недрах земли ожило какое-то окаменевшее ископаемое, древний ракоскорпион, и теперь выползает на поверхность.

Егор Лексеич сориентировался мгновенно. Для него чудес в мире не было, и сейчас тоже нечему изумляться. Митрий приручил чумоход. Молодец, гадёныш!.. Но харвестер — самый сильный и опасный зверь в этих чащобах, и справиться с ним, чтобы не убить водителя, может лишь другой харвестер. Егор Лексеич кинулся к своему комбайну. Что ж, хищник — против хищника.

А бригада разбегалась от мотолыги в разные стороны.

Горел закат, и пустырь с ракетными шахтами заливало жарким красным светом. Два комбайна шагали друг на друга, поднимая раззявленные клешни. Взвыли циркулярные пилы на манипуляторах. Митя первым нанёс удар, и Егор Лексеич встретил его локтем своей ручищи. Обе машины сблизились и закружились, изгибая корпуса и переступая множеством ног, будто их властно затягивало в одну воронку. Со стороны казалось, что комбайны танцуют вальс, но вместо музыки у них рёв дизелей, гул компрессоров, визг циркулярных пил, топот и лязг металла. Над движущимися машинами, точно