Пробный шар - Вячеслав Рыбаков

Строгий, ухоженный офис. Молодой, безупречно одетый чиновник. Все авторитетно и без вычур. Здесь занимаются делом. — Значит, я повторю вкратце, — говорит чиновник. — Срок — шесть месяцев. Если за это время вы не возвращаете суммы залога… ну, с процентами, я уже называл цифры… квартира переходит в полную и безраздельную собственность фирмы. Но, — он доверительно улыбается Марине, — я думаю, до этого не дойдет. Разве только вы за это время подыщете себе жилье получше. В наше время это, честное слово, не проблема. А то ваша квартирка, прямо сказать… Ну да ладно, — он вновь принимает собранный, целеустремленный вид. — Вот по этим поручениям вам выплатят означенную сумму в нашем банке. Адрес здесь… вот, вот здесь, — показывает пальцем. — Возможно, даже сегодня. Хотя, — он смотрит на часы, — боюсь, Марина Николаевна, сегодня вы туда уже не успеете… конец дня. Ну, завтра утром. Сутки — это же для вас не фатально, не правда ли? Он — сама вежливость и предупредительность. — Согласны? — Да, - говорит Марина. У нее вид сомнамбулы, и, похоже, она уже не вполне понимает, что делает — просто действует, как заведенная, потому что больше ей ничего не остается. — Тогда — прошу на подпись, — улыбается молодой человек. Марина, ничего не читая и вообще почти не глядя, подписывает все бумаги. Молодой человек торжественно встает и пожимает ей руку. — Позвольте поздравить вас с выгодной сделкой. Вы нашли наилучшее применение для вашей недвижимости. И от лица фирмы примите мою благодарность за то, что вы воспользовались именно нашими услугами. Всего вам доброго.

У города — какой-то праздничный, новогодний вид. Все фонари еще горят, и пылают бесчисленные рекламы, и ряды ларьков сверкают разноцветно, словно елочные гирлянды. Плотный, искрящийся, мохнатый слой снега покрывает тротуары, по нему приятно идти. Чисто. Даже скрипит. Заглядывая в одну из бумаг и озираясь на номера домов, Марина спешит по улице, полной пешеходов — но все равно опаздывает. Банк уже закрылся. Несколько мгновений Марина стоит у могучих дверей, на которых сияет золотом просторная табличка с названием банка и временем его работы; гладит дверь. Чуть толкает ее. Потом, воровато оглянувшись по сторонам, толкает сильнее. Дверь неколебима. Марина поворачивается и по свежему сверкающему снегу идет прочь.

Марина дома. Она оживлена, весела, голос у нее звонкий и нежный, воркующий, глаза сверкают, и она не ходит, а буквально гарцует, танцует по тесному, но уютному своему жилищу. — Этот Роговцев оказался совершенно замечательным человеком, рассказывает она, — ты правду тогда говорил. Врач божьей милостью. Столько мне советов дельных надавал… Очень нам повезло, что я его нашла. Но сейчас — ты, Саш, даже не представляешь, чем он занимается. Психокоррекцией. Что-то совершенно невразумительное… Но, знаешь, я послушала, мне разрешили — что-то в этом есть! Что-то есть! Ой, у меня же яичко, наверно, переварилось! — бежит на кухню. Кричит оттуда: — Сашенька, будешь яичко? И бутерброд с маслом к чаю! Да? Будешь? И я съем с тобой за компанию… — возвращается с нехитрой утварью в руках: на блюдце чашка с чаем, в другой руке — тарелка с красующимся на ней одиноким яйцом. Сейчас я тебе почищу, мы поужинаем — а потом я опять на пост. Там так интересно! А ты спи, пожалуйста. И не переживай, не жди меня… видишь, все же хорошо. Ставит ужин на столик у изголовья мужа, присаживается рядом — кормить. Но на кухне звонит телефон, и Марину выбрасывает из кресла. И как всегда, она, хватая трубку, прикрывает в комнату дверь. — Да? Оля! Господи, как я рада! Ты в порядке? Я все время звоню тебе, но не отвечают ни по сотовому, ни так, я извелась совсем… Это ужас был, ужас! Что? Что?! — Тварь! Стерва! — пищит в трубке голос Ольги. — Это ты навела? Ты отвлекла охранника? — Оля… Оля, да побойся Бога! — Ты за всю жизнь со мной не расплатишься! Я тебя в тюрьме сгною! Сука!! И — отбой. Наверное, с полминуты Марина держит трубку у уха. Потом наконец кладет на рычаги. Медленно, приволакивая ноги, бредет в ванную. Открывает воду, подставляет под нее ладони и пригоршнями бросает в лицо. Раз, другой, третий… Потом поднимает голову и смотрит на себя в зеркало. По лицу течет. Сейчас Марина похожа на утопленницу — и этой утопленнице лет семьдесят, не меньше.

Танцующей, полной энергии походкой Марина входит в комнату. — Случайный звонок, — говорит Марина. — Кто-то перепутал номер, да еще и ругаться вздумал. Дескать, как нет таких, когда мне номер дали. Знаешь, как это бывает… Сумасшедший дом. — Ы, — соглашается Александр. — Ну, вот, Саш, мне уже и опять пора, — говорит Марина. — Выйду сегодня чуть пораньше, а то вчера еле успела. Так все ездит погано… а у нас строго! — Ы! — понимающе говорит Александр. Марина уносит на кухню посуду со столика у изголовья мужа и уходит одеваться.

На этот раз Марина пришла даже несколько раньше, чем нужно. Оператор предыдущей смены сидит за монитором, покуривая с усмешечкой, и следит, как на экране браво тараторит бородач средних лет в породистой, не снятой с головы шапке и расстегнутом пальто с роскошным воротником. Марина замирает поодаль, чтобы не мешать оператору, и прислушивается. — …Нет, я не утверждаю, разумеется, что проблем нет. Есть, есть проблемы. Но просто надо стараться. Не раскисать, не сидеть, сложа руки, и не ждать, когда начнет падать манна небесная… Работать! И все будет. Вот как у меня. Я плаксам так и говорю теперь: ах, у тебя нет денег? Так иди и заработай! — он говорит очень горячо и убедительно. — Столько возможностей! Столько дела кругом! Просто мы слишком привыкли жить по указке, и никак, черт возьми, никак из нас это не выбить! Делай, что велено, а тебе взамен дадут этакий, знаете, прожиточный минимум. Пайку. Нет, дорогие мои, лагерем была страна, одним громадным лагерем — но лагерь кончился. Теперь не от конвоира человек зависит, и не от начальника охраны, и не от кума, так сказать… Только сам от себя! Камера отключается, и изображение пропадает — только вновь вхолостую бежит рябь по экрану. Оператор от удовольствия аж причмокивает: — Во дает! Во чешет! Как настоящий, — оборачивается к Марине: — А, это вы… Тут к вам претензии какие-то по поводу вчерашнего… — Какие претензии? — испуганно спрашивает Марина. Самообладание ее все-таки начинает давать сбои; она уже перешла черту. — Да шут их знает… Материал не тот. Альбина уж чертыхалась сегодня, чертыхалась… — У вас не найдется… простите… сигареты? — спрашивает Марина после паузы. — А? Да, вон на столике, за кружкой. Марина нервно закуривает чужую сигарету — зажигалка ее тоже уже еле дышит. И в этот момент в помещение входит человек, который только что говорил на экране. Снимает шубу и шапку, и остается в жалком костюмчике, совсем не соответствующем снятому первому слою. Отклеивает бороду, трет ладонью кожу усталого, совсем уже не жизнерадостного лица. И надевает валяющееся на диване поношенное пальтишко, заматывает шею шарфом… — А я вас узнала, — вдруг тихо говорит Марина. — Лет восемь назад видела вас. Вы так играли Федора Иоанновича… Человек оборачивается к ней, долго всматривается ей в лицо пустым взглядом. — Лучше бы не узнавали, — глухо говорит он и шагает к двери, но на пороге показывается Альбина. — Да-да, сейчас, — говорит она кому-то, оставшемуся сзади. — Подождите, вместе поедем. Надо человеку заплатить, старался же… Входит в комнату и видит Марину. Но подчеркнуто отворачивается и говорит актеру: — Ну, вот видите, совсем не страшно. И очень быстро, — протягивает ему какую-то бумажку. — По этой ведомости получите гонорар, выплата у нас пятнадцатого… Актер, скомкав бумажку, поспешно запихивает ее в карман пиджака и, не глядя ни на кого, пряча глаза, стремительно выходит. Альбина провожает его взглядом, потом поворачивается к Марине. — Теперь с вами, голубушка моя, — говорит она тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Что вы нам тут вчера понаписали? — Что было… — растерянно говорит Марина. — И больше — ничего? — Нет… — Оставлять все это на пленке — ну, чем вы думали? Неужели не понятно, что хватит с нас чернухи? Люди устали! Понимаете? Нужны какие-то положительные примеры, положительные эмоции! Мгновение Марина молчит, потом встряхивает головой. — Я не знала. Вы же мне не объяснили… — А у самой-то у вас есть мозги в голове? Или совсем уже не осталось? Марина сдерживается. У нее нет другого выхода, как сдерживаться- хотя хамство переносить ей тяжко, и это заметно. Альбине это тоже заметно вероятно, именно поэтому она и говорит, не стесняясь выражений. — Наверное, те, у кого все хорошо, не идут сюда выговариваться… — Значит, надо организовывать! У нас рейтинговая передача! Кто станет смотреть на этих рептилий? — Какие же они рептилии? — все-таки срывается Марина. — Они — живые… и страдают!.. Мгновение Альбина молчит. — В общем, мне хватило одной пробы. Мы с вами не сработаемся. Вы можете идти домой. — Вы… Но… Альбина Давыдовна, так же нельзя. Я ехала… — Никто вас не заставлял. — И вы мне… не за… — ей трудно, стыдно выговаривать это слово, но выхода нет, — на зап… платите ничего? Альбина картинно вздымает брови. — За что? — Ну я поняла! — кричит Марина, как раненная. — Я поняла! Я организую! Давайте попробуем еще! — Нет-нет, голубушка. У меня чутье, мне хватает одной пробы. — Ради Бога!!! Альбина секунду молчит, брезгливо глядя на Марину. Потом чеканит: — У нас не богадельня. — Мы делом занимаемся, — поддакивает оператор — но с едва уловимой иронией, ерничая. Видимо, это единственная форма независимости, которую он может себе позволить. Похоже, он местный диссидент. Марина стоит неподвижно. Альбина поворачивается и уходит. Все ясно, все решено. — Она — тетка железная, — почти сочувственно говорит оператор. — Ничего ей не докажешь, если решила. Марина медленно уходит — и, поднимаясь на улицу из полуподвального помещения операторской, успевает заметить, как садится в автомобиль Альбина. Альбина тоже успевает ее заметить. Высокомерно хлопает закрытая с размаху дверца. Автомобиль уезжает, и Марина вновь идет по безлюдной улице одна.