Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

— тюремная камера в чистом виде со всеми её неписаными законами. Поэтому реакцию общественности на моё неожиданное появление нетрудно было предугадать. Стоит ли говорить, что она была крайне негативной. Ещё бы! Хоть и лейтенант, но всё же офицер и начальник! Кому понравится, если он круглосуточно будет рядом? При нём не разгуляешься, не заставишь карася робу или носки себе постирать и кричать перед сном, сколько дней осталось до приказа, не устроишь захватывающих состязаний по отжиманию в упоре лёжа, когда годки соревнуются, чей карась окажется выносливее, даже в ухо от души не заедешь проигравшему, на которого сделал ставку. Чем теперь на досуге заняться? Какие развлечения придумывать? Тоска зелёная!

Вполне естественным поэтому оказалось желание господ старослужащих любыми способами от меня избавиться. Не бойтесь, уважаемые читатели. Хотя и были это отъявленные головорезы, идея отпилить мне ночью голову и заявить потом, что я сделал это сам, слава богу, у них не возникла. Разработанный план был не такой кровожадный, но достаточно коварный, изощрённый и, надо отдать им должное, довольно-таки остроумный.

Тем временем, не подозревая, что в отношении меня вынашиваются коварные замыслы, и наивно надеясь на радушный приём, я направился в седьмой отсек, прихватив кое-какое своё барахлишко. Моё появление вызвало всплеск суетливой активности. Не успел я притворить за собой кругляшку двери, как все койки, расположенные в три яруса вдоль узкого прохода, оказались занятыми. Оставалась свободной одна, нижняя, застеленная вытертым грязно-зелёного цвета одеялом и с асфальтово-серой подушкой, брошенной поверх него.

Я сел, от души радуясь, что так просто, без скандала и «кровопролития» завладел персональной лежанкой, и, не откладывая дела в долгий ящик, принялся заменять не совсем чистое постельное белье на новое и пока ещё белое. В идеале следовало бы поменять и матрац — до того он был грязный и засаленный, — но, к сожалению, запасного при себе не оказалось. В предчувствии долгожданного отдыха и от осознания столь трогательной заботы со стороны личного состава моё суровое лицо строгого начальника подобрело, я расслабился и даже начал напевать под нос. Песня эта была — знаменитый «Варяг», которая начиналась словами, знакомыми каждому военному моряку: «Наверх вы, товарищи, все по местам!». Возможно, такую подробность можно было и опустить, но события предстоящей ночи сделали эти строки весьма актуальными.

Пока же, занимаясь обустройством на новом месте, я думал только о хорошем: о том, как растянусь сейчас во всю длину шконки, как сладко и безмятежно буду на ней спать аж до самого утра. И я мог с полным основанием на это надеяться, потому как помнил, что командир запретил старпому проводить ночные учения.

Но не тут-то было! Откуда ни возьмись объявился хозяин облюбованной мной кровати. Кто это был? А кто бы вы подумали? Грозный Федя Камаз-Самокатов? Никак нет, не угадали! Им оказался самый зачуханный и забитый карась нашего экипажа — Витя Парнягин.

До призыва Витя обучался на философском факультете Уральского государственного университета и на флот попал в результате чудовищной врачебной ошибки. На медицинской комиссии, смущаясь и краснея, он честно признался, что у него энурез и плоскостопие. Но суровые майоры и подполковники медицинской службы сказали: «Ничего — за немцев будешь!» и отправили служить на флот на три года.

О том, какие унижения и издевательства приходилось бедняге испытывать на службе, одному Богу было известно. Хотя к тому времени усилиями доктора Сёмы уже практически решился вопрос о его скорейшем комиссовании и отправке на гражданку, но приказ пока ещё не был подписан, Парнягин оставался в экипаже и продолжал терпеливо переносить все «прелести» своего униженного положения. Его-то, бессловесного и забитого, годки решили сделать орудием в борьбе со мной и принудили стать тупым исполнителем их воли. Понятно, будь эта койка действительно Парнягина, я бы и сам ни за что на неё не лег.

Вот такой-то жалкий хозяин и возник передо мной в тот момент, когда я уже собрался ложиться. С отчаянностью обреченного он кинулся защищать «свою» койку. В исступлении бедняга хватался за одеяло, рвал из моих рук подушку. Казалось, он готов был умереть смертью храбрых, но не уступить ни пяди вверенного ему пространства. В его глазах, полных слёз и отчаяния, читалась такая боль, такая мольба ко мне: «Уступи!», что я невольно опешил. Годки возлежали на своих местах и с интересом наблюдали за происходящим. Они были явно довольны тем, как пылко и самозабвенно Парнягин реализовывал их хитроумный план.

Но вот бедняга упал на кровать, вцепился в неё что есть мочи и затих, судорожно всхлипывая. В страхе зажмурившись, он ожидал, когда я начну стаскивать его за ноги или бить. Конечно же, я не стал делать ни того ни другого. Мне уже стало ясно, какая роль в этом спектакле ему была уготована. Хитроумный план организаторов шоу успешно реализовывался. Кровать была отвоёвана, а мне оставалось только раскланяться и по возможности с достоинством уйти.

Я стоял посередине отсека растерянный, под издевательскими взглядами десятков глаз и напряжённо соображал, что же предпринять. Находись передо мной не забитый карась, а оборзевший дембель или годок, долго думать бы не пришлось, но как повести себя в сложившейся ситуации, я не знал. Стремительно бежали секунды, меня бросало то в жар, то в холод. От того, что я сейчас предприму, зависело моё положение в этом преступном сообществе на всю оставшуюся жизнь. Просто развернуться и уйти уже было нельзя. Поступив так, я проявлю недопустимую слабость — публично признаю поражение. Получив такой подарок, мои противники не успокоятся. Очень скоро последуют новые провокации и попытки подорвать мой авторитет.

Есть выражение «солдат ребёнка не обидит». Так же и любой нормальный офицер никогда не обидит и не притеснит жалкого карася. Наоборот, первые полгода офицерам приходится чуть ли не за ручку водить молодое пополнение, старательно оберегая его от тесных контактов со старослужащими. Именно поэтому, разрабатывая свой коварный план, наши доморощенные «авторитеты» были абсолютно уверены в том, что не смогу я обидеть карася, согнав его с персональной койки, то есть своими руками явить пример махровой дедовщины.

Хоть и был я тогда молодой и неопытный, но какое-то третье чувство подсказало мне, что надо делать. Видя, как быстро подавляет старпом ростки недопустимого в воинском коллективе свободомыслия, как мастерски закрывает он рот самым отъявленным горлопанам, я кое-чему успел у него научиться. В ситуации, когда приходится в одиночку противостоять организованной толпе, самое главное — решительно и быстро вывести из строя её главаря, деморализовать его, а лучше дискредитировать.